– Почему же она не послала тебя?
– В том-то и дело, что накануне я подвернула ногу.
– Ее искали?
– О да. Самые талантливые собаки-ищейки разыскивали несколько дней. Удалось только установить, что она завернула за угол к Комиссионному Магазину. Но кому же может прийти в голову покупать горчицу в Комиссионном Магазине?
Сын Стекольщика промолчал, и в полной тишине был слышен только легкий шорох – бабочка перелетала с цветка на цветок.
«Ушел», – подумала Таня и спустя несколько минут спросила робко:
– Простите, вы еще здесь?
– Да, конечно. Больше того, я теперь долго не покину тебя. Не можешь ли ты сбегать домой и принести мне фотографию мамы?
– Я ношу ее на груди, – ответила Таня.
И действительно: на груди у нее висел маленький медальон, и в нем была фотография мамы.
– Какое нежное, доброе лицо, – сказал Сын Стекольщика. – Какие глаза! Так и кажется, что они говорят: «Желаю вам счастья».
Теперь мне ясно, почему я остановился в Немухине. То, о чем ты рассказала, загадочно и похоже на закоптелое стекло, через которое смотрят на затмение солнца. Стекло надо протереть, чтобы оно стало прозрачным, и я, не теряя времени, займусь этим делом.
Бронзовая статуэтка
Судя по тому, что в ближайшие дни произошло в Немухине, чудеса идут полосой – одно тянет за собой другое.
На вывеске Часовой мастерской были нарисованы большие часы – без всякой необходимости, потому что немухинцам не приходилось смотреть на вывеску, чтобы отличить Часовую мастерскую от Аптеки.
И вдруг эти часы, которым, конечно, не полагалось ходить, вздрогнули, звякнули и пошли. Секундная стрелка стала догонять минутную, а минутная часовую. Окно в доме Старого Трубочного Мастера, разбитое футбольным мячом, оказалось целехоньким и даже более того – прозрачным, как воздух.
Пугало, стоявшее в огороде Завнемухторга, вдруг ожило и стало отгонять птиц своими соломенными руками, а в одну упрямую ворону запустило шляпой.
Но, как это ни странно, немухинцы довольно быстро привыкли к чудесам и даже огорчались, когда в городе ничего не происходило.
Впрочем, самые странные события происходили в Комиссионном Магазине. Дело в том, что Пал Палыч постоянно боялся, как бы не оступиться, не простудиться, не обидеть кого-нибудь – одним словом, поступить не так, как полагается пожилому, болезненному, глуховатому человеку.
И вот в магазине, которым он безмятежно заведовал много лет, начались странности, которые напугали бы и не такого человека. Пал Палыч вдруг обнаружил, что кто-то, кроме него, хозяйничает в магазине, причем среди вещей, которые он считал музейными и никому не хотел продавать. Он мог бы поклясться в том, что шкатулка XVIII века, которая, по его догадкам, принадлежала Екатерине II, вчера стояла на второй угловой полке, а сегодня оказалась на третьей. Японскую лампу, висевшую в левом углу, кто-то взял да и перевесил. Это особенно напугало Пал Палыча, потому что сделать это без лестницы было невозможно, а складная лестница лежала под прилавком.
Право, можно было подумать, что кто-то по ночам бродит по магазину, причем не просто бродит, а заботливо перебирает и переставляет вещи.
«Может быть, мне это только кажется?» – думал бедный Пал Палыч.
На всякий случай он пошел к врачу, и тот сказал значительно:
– Надо лечиться.
Наконец произошло то, что, без сомнения, свело бы Пал Палыча с ума, если бы Старый Трубочный Мастер не помог ему оправиться от потрясения.
Среди предметов, которые он отказывался продавать, была бронзовая статуэтка молодой бегущей женщины. Платье ее развевалось, изящно очерченные губы были слегка открыты, головка приподнята, и вся стройная фигурка устремлялась вперед, очевидно, к тому, кто ждал ее и не мог дождаться. Пал Палыч уверял, что это работа знаменитого скульптора Фидия или одного из его ближайших учеников, хотя на фигурке была домашняя кофточка и юбка ниже колен, а в древности одевались совершенно иначе.
И вот однажды Пал Палыч услышал мягкий приветливый голос – услышал, хотя был один в магазине:
– Доброе утро. Простите, не могу ли я купить у вас одну вещицу, которая мне очень понравилась?
– А именно? – спросил Пал Палыч, глядя во все глаза, никого не видя и думая, что он помешался.
– Вот эту бронзовую статуэтку, – ответил покупатель, и статуэтка, как живая, снялась с полки и неторопливо опустилась на прилавок.
– Виноват, – сказал Пал Палыч, – но мне кажется, что здесь нет никого, кроме меня. А не могу же я покупать у самого себя, тем более что это музейная вещь, которая вообще не продается.