– Мне нужно освежиться, – пробормотал Томас.
Он прошел в туалет, сунул голову под кран с холодной водой и умылся.
Затем снова пробил карточку табельного учета и отправился на второй обход. На этот раз он шагал медленно, едва продвигаясь вперед, словно идя против сильного ветра. Ноги едва волочились, но разум прояснился, как только он вернулся к столу.
Томас подтянул брюки, чтобы сохранить на них стрелки, и сел. Роуз также заутюжила складки на рукавах его рубашки. Она использовала крахмал. Даже в тускло-зеленой рабочей одежде он выглядел солидно. Его воротник никогда не топорщился. Ему захотелось плюхнуться в кресло. Оно было мягким, удобным. Слишком удобным. Томас открыл термос. Тот был первоклассным, фирмы «Стэнли», подарок от старших дочерей. Они вручили ему термос, желая отпраздновать его назначение на оплачиваемую должность. Он налил немного черного кофе в стальную крышку, которая служила еще и стаканчиком. Теплый металл, плавные выступы, скругленное женственное основание – его было приятно держать в руках. Томас позволял векам долго и роскошно трепетать каждый раз, когда делал глоток. На этот раз он чуть не соскользнул с края кресла. Резко проснулся. Яростно приказал остаткам кофе в стаканчике проделать свою работу.
Во время смены он часто разговаривал с вещами, которые его окружали.
Томас открыл свой ланч-бокс. Он всегда обещал себе есть немного, чтобы не засыпать, но усилие, требовавшееся, чтобы не погрузиться в сон, вызывало у него голод. Пережевывание еды мгновенно заставило его воспрянуть духом. Он съел кусок холодной оленины, положенный между двумя ломтями дрожжевого хлеба, который особенно хорошо удавался Роуз. Гигантскую морковь, которую сам вырастил. Кислое маленькое яблоко взбодрило его. Небольшой кусочек плавленого сыра и булочку, пропитанную вареньем, он приберег на утро.
Обильность сэндвича с олениной напомнила ему о жалких ниточках мяса между тонкими лепешками, которые они с отцом ели в особенно тяжелый год по дороге в Форт-Тоттен. В его жизни были периоды голода, которые он никогда не забудет. Как восхитительны были эти жесткие нити мяса, содранные с костей оленя. Как он набросился на эту еду, рыдая от голода. Несравнимо лучше, чем сэндвич, который он жевал сейчас. Он доел его, смахнул крошки на ладонь и бросил их в рот – привычка, оставшаяся с тяжелых времен.
Один из его учителей в Форт-Тоттене был фанатиком палмеровского метода чистописания. Томас час за часом рисовал идеальные круги, писал слева направо, а затем наоборот, развивая нужные мышцы рук и усваивая правильное положение тела. И, конечно, дыхательные упражнения. Все это стало теперь его второй натурой. Заглавные буквы доставляли особенное удовольствие. Он часто придумывал предложения, которые начинались с его любимых заглавных букв. R и Q были его искусством. Он писал и писал, гипнотизируя себя, пока, наконец, не потерял сознание. Он очнулся, пуская слюни на сжатый кулак. Как раз вовремя, чтобы пробить время на карточке и сделать свой последний обход. Прежде чем взять фонарик, он надел куртку и достал из портфеля сигару. Он развернул сигару, вдохнул ее аромат и сунул в карман рубашки. В конце последнего обхода он выкурит ее на улице.
Это был самый темный час. Ночь казалась кромешным мраком за пределами луча его фонарика. Он выключил его один раз, чтобы прислушаться к характерным для здания потрескиваниям и постукиваниям. Воцарилась необычная тишина. Ночь стояла безветренная, какая редко выдается на здешних равнинах. Сразу за служебным входом он закурил сигару. Иногда он курил за своим столом, но любил выходить на свежий воздух, чтобы прояснилось в голове. Проверив сначала, при себе ли у него ключи, Томас вышел на улицу и сделал несколько шагов. Сверчки все еще пели в траве, и этот звук будоражил его сердце. Это было время года, когда они с Роуз впервые встретились. Теперь Томас стоял на бетонной плите за пределами круга света от прожектора. Он посмотрел на безоблачное небо и холодные россыпи звезд.
Наблюдая за ночным небом, он был Томасом, который узнал много нового о звездах в школе-интернате. А еще он был Важашком, который узнал о звездах от своего деда, первого Важашка. Поэтому осенние звезды Пегаса были частью созвездия Муза его деда. Томас медленно затянулся сигарой. Выпустил дым вверх, как молитву. Буганогийжик, дыра в небе, через которую с грохотом прилетел в этот мир Творец, светясь и подмигивая. Ему хотелось поскорее увидеть Икве Ананг, женщину-звезду. Она начинала подниматься над горизонтом, как дуновение ветерка, и ее сияние все усиливалось. Икве Ананг сигнализировала о скором конце его нелегкого дежурства. За месяцы, проведенные Томасом в качестве ночного сторожа, он полюбил ее как человека.