— Ты, дура, оставайся здесь с бабой, которую зовешь своим мужем, и охраняй мой дом. Нынче ночью понадобятся мужчины!
Он заторопился через поля на запад, к Бховани. Кто знает, может за дорогой уже следят лалкотские всадники, а то и кишанпурские собаки. Самое время их хорошенько проучить! Он знал поля как свои костлявые пять пальцев. Ему было хорошо. Шолингор, Бхартпур, мрачное величие Гвалиора… Лорд Лейк, Куддалор и его двадцать четвертый полк, солдаты, смуглые и белые, сражаются плечом к плечу, кипит молодая кровь, текут огненные реки, и ракеты взлетают над бруствером.[94]
Весть пришла в казармы. Только один-два человека в каждой роте знали, что здесь, в казармах, она и прозвучала впервые. Сипаи столпились в темноте; огни были потушены или пригашены, окна завешены мешковиной. Воздух был неподвижен, и жара доходила до 105 градусов.[95] Сипаи обливались потом и перешептывались:
— Что случилось? Что случилось?
В пропитанной страхом духоте все были равны. В раскаленной темноте казарм не всегда было понятно, кто обращается к ним и берется им приказывать, но в каждой кучке находились такие люди, как джемадар Пир Бакш из Шестьдесят второго полка и наик Парасийя из Тринадцатого. У них были напряженные, настойчивые голоса, и страх сипаев понемногу превращался в ужас.
— Ночь настает. Настает ночь и Шива — или Аллах — насылает обещанную погибель. Серебряный гуру сказал: «Неотвратим Божий гнев и настигнет он грешников». Кто эти грешники? Мы. Мы не защитили наших богов. Мы терпели, пока англичане вешали брахманов, обирали князей, оскверняли храмы. Мы помогали им, а теперь мы им больше не нужны, и они собираются уничтожить нас. Уничтожить, потому что только мы можем защитить тех богов, которых они так презирают. Мы намекали вам, мы предупреждали вас, но вы не желали верить. А они уже начали! Да, они уже начали! Прошлой ночью они разоружили наших братьев в Гондваре. Английские солдаты привязали их к дулам пушек, и английские пушки разорвали их в клочья. Потому и раздались эти слова. Через Хребет везут пушки, и английские солдаты идут по наши души.
Сипаи подталкивали друг друга и бормотали:
— С ума можно сойти в этой духоте! Я не верю! Госс-сахиб? Сэвидж-сахиб? Кавершем-сахиб… Хотят нас убить!
— Это правда, говорю я вам! Шаг за шагом они втаптывают нас в грязь. Они отправят нас за Черную воду,[96] они отберут у нас все наши права, как отняли полевые надбавки. Тот, кто не поверит, умрет. Мы все умрем, умрем оскверненными. Помни Мангала Панди! Они солгали — смазка для патронов была нечистой, мы все знаем это. Они убили Мангала Панди,[97] они охотятся за его друзьями. На гауптвахте Восемьдесят восьмого полка сидят двое наших братьев. Когда придут пушки, их убьют, а нас выгонят в поля и расстреляют в упор. Разве не было вам знамений? Убивай или убьют тебя. Вы ждете, пока вас зашьют в свиные шкуры и станут плевать в вас? Убивай или убьют тебя. Всю ночь через Хребет погоняют коней, везут пушки. Разве не было вам знамений? Чапатти делят на пять кусков — пятый месяц. Чапатти делят на десять кусков — десятый день. Три куска мяса, на каждом кожа выскоблена добела: большой кусок сахибу, средний — мем-сахиб, маленький — их ребенку. Десятого мая убейте всех, у кого белая кожа, или они убьют нас!
— Мне придется умереть, умереть оскверненным, умереть смертью неприкасаемого, навеки утратив надежду. Я стою в духоте час за часом, я лишаюсь рассудка, я обливаюсь потом, дрожу, сотни белков сверкают во тьме и мы скрежещем зубами. Через Хребет погоняют коней, везут пушки. Прочь, прочь, скорее прочь отсюда!
— Хозяева — мы! Вспомните, как они привели нас в афганские снега, как мы гибли там. Вспомните битву при Чаллинвалла![98] Они не боги. Надо собрать их в одном месте. Мы подожжем здание суда, выманим их на площадь и перебьем. Остальных прикончим прямо в бунгало. Убивайте тех, кого не знаете, чтобы жалость не остановила вашу руку. Пожалеешь — умрешь! Помни Мангала Панди! У нас тоже есть жены и дети. Кто не с нами, тот против нас. Разбирайте оружие и бегом, бегом к зданию суда! Ты сюда. Пойдешь со мной. Ты к суду, вы к этому бунгало, вы — к тому. Помни Мангала Панди! Это наш клич, ждите его — «Помни Мангала Панди!»
В полночь Родни очнулся от некрепкого сна. Боясь песчаной бури, они решили спать в доме. Через открытое окно он видел замерший, залитый лунным светом сад. Только у дальней стены чуть колыхались листья двух пипалов, и на газоне и клумбах шевелились их тени. Очертания мебели расплывались в колеблющемся свете.
Рядом с ним под простыней спала Джоанна. Рот ее был приоткрыт, и золотистые волосы разметались по подушке сияющим ореолом. Лунный свет отражался в белизне стен и потолка, и в этом белом мерцании на лице Джоанны стерлись складочки жалости к себе, и смягчились недовольно надутые губы. С ним рядом лежал призрак женщины, далекий от всех земных страстей. Она глубоко вздохнула, и груди под простыней приподнялись. Эта спящая женщина была его женой перед Богом и людьми, матерью его сына, и он не любил ее.
Он сел, нашарил ногами шлепанцы, потянулся к стоявшему на столе глиняному кувшину, и налил себе холодной воды. Как бы Робин не проснулся! В лунные ночи, лежа в кроватке, мальчик мог часами не сводить глаз со стен или деревьев в саду.
Родни осторожно прошел в соседнюю комнату. На низкой кровати, закутав голову в сари, спала айя. Он посмотрел на бесформенный белый комок; она не пошевелится, даже если крыша загорится у нее над головой. Улыбаясь, он склонился над детской кроваткой. Широко распахнутые, все еще младенчески огромные глаза сына на краткий миг встретились с его глазами, и Робин стал снова смотреть в потолок, улыбаясь каким-то своим мыслям. Отец поцеловал его, и он тут же закрыл глаза.
Родни вернулся в большую спальню и лег. По спине и между бедер ползли капли пота. Свет луны — не ясный и холодный, а живой и сильный — делал ее похожей на ночное солнце. На утреннике Робин вел себя примерно. Его впервые вывели на люди, и, слава Богу, в этой суматохе он не перевозбудился и не начал капризничать. Зато, возвращаясь с ним домой верхом, Робин устроил себе настоящий триумф: подпрыгивал в седле, хохотал, кричал что-то на хинди знакомым сипаям, проходившим мимо. Обычно они, ухмыляясь, шутливо отдавали мальчику честь, прибавляя: «Салам, будда-сахиб!» Но не в этот раз… В этот раз они замирали в стойке по всем правилам, отдавая честь Родни. «Будда» — старый. Иногда мальчик вел себя как крохотный старичок, и Рамбир за его озабоченный и нахмуренный вид еще в младенчестве прозвал его «будда-сахибом».
Внезапно он до боли ощутил бессмысленную пустоту любви. Его сыну было два года, и его пепельные кудри светились на солнце. Если бы можно было навеки удержать этот свет, удержать сияние его глаз, если бы он мог жить вечно, и всегда оставаться маленьким мальчиком, скачущим на отцовской лошади под защитой отцовской руки…
Горячая простыня липла к телу, сон никак не шел. Он лежал неподвижно, позволив мыслям течь самим по себе. Вечером, когда он упомянул, что Кэролайн Лэнгфорд покидает Бховани, Джоанна заметила:
— Ну, конечно, она поняла, что ей не заполучить ни де Форреста, ни тебя.
Когда он спросил ее, что она имеет в виду, она ответила:
97
Мангал Панди — сипай Тридцать четвертого полка Бенгальской туземной пехоты. 29 марта 1857 года во время плац-парада в знак протеста против раздачи новых патронов напал на адьютанта полка. Повешен 8 апреля 1857 года. Считается одним из инициаторов Мятежа и героем национально-освободительного движения. Его именем возбуждали толпу во время резни в Мируте, гарнизонном городке близ Дели (именно эта резня послужила прообразом резни в Бховани). Стал главным героем историко-патриотического боевика «Восстание: баллада о Мангале Панди» (2005). Реально о нем практически ничего не известно: режиссер фильма и исполнитель главной роли популярнейший индийский актер Амир Хан признал, что «личная жизнь Мангала является выдумкой».
98
Речь идет о кончившихся катастрофическим поражениями Первой афганской войне 1832 года и Второй афганской войне 1842 года, а также о битве при Чиллинвалла 13 января 1849 года во время Второй англо-сикхской войны, которую англичане, наступавшие с крайне невыгодной позиции, едва не проиграли.