Помню, спускаюсь я года два назад по трапу нашего большого пассажирского судна в греческом порту Пирей.
— Эй, крутой мафиозо! Давай, давай…
Кто мафиозо? Что давай? Я — мафиозо? И я — давай? Да-да, именно ты, получается, и есть «крутой мафиозо» и ты и должен «давай-давай»: покупай прямо здесь, у выхода кожаную куртку, или шубу жене, или еще какое-то там барахло. Но не только ты: и все, кто сошел вместе с тобой с трапа, все русские — им тоже кричат во всех сторон «эй, крутой мафиозо» и тоже «давай-давай». И то же самое и в Стамбуле, и в Порт-Саиде, и в Танжере, и даже в Барселоне — только там ты почему-то уже не «крутой», а «большой мафиозо». Но тоже неизменное: «давай-давай».
Или другая картинка. По берегу Индийского океана в Южной Африке, под Кейптауном, тянется длиннейшая, на несколько десятков километров полоса пустынных песчаных пляжей. Вокруг, тоже на десятки километров, ни души — август, по-тамошнему зима, как-никак Южный полюс недалеко. Маленький наш микроавтобус на минутку останавливается у аккуратного, чистенького зданьица, торчащего здесь в полнейшем одиночестве на обочине шоссе: придорожный туалет. И первое, что бросается мне в глаза при входе в это Богом хранимое заведение — мелом, тщательно, по-ученически правильно на стене выведено большими русскими буквами: «Наташа, ты жирная сука!» Вот те на! В университете Лумумбы, что ли, кого-то научили или наш, свой какой-нибудь бедолага добрался сюда, на край света, чтобы на свободе высказать все, что накопилось у него на душе против этой никому не ведомой толстозадой Наташи?
Или еще. До невероятия крутой и узкий внутренний лаз в погребальную камеру фараона в пирамиде не то Хеопса, не то Хефрена в Гизе (я их, к сожалению, путаю): тусклый свет, вверх на черт те какую высоту ведет дощатая лестница с набитыми гвоздями поперечными планками-ступеньками, передо мной на уровне глаз развеваются полы длинной белой галабеи и чешут желтые босые пятки гида-араба, вызвавшегося сопровождать меня, араб не дает мне никакой пощады и всю эту лестницу этажей этак в двадцать пять-тридцать бежит почти бегом, я задыхаюсь, пот льет с меня градом, сердце вот-вот выскочит, и я упаду, и здесь умру, и прощайте все мои близкие, мои родные, прощай все… Господи! Сколько ж выпито за жизнь, сколько выкурено, сколько всего другого, безрассудного, было в ней, в жизни — и все зря, зря… Хватая воздух ртом, я на секунду отрываю от этой лестницы-настила глаза и в полутьме вижу мелом на стене:
— Воронеж!!!
Ну, раз так, раз «Воронеж», да еще в три восклицательных знака — придется не умереть, придется все-таки хоть из последних сил, а доползти до этой проклятой погребальной камеры там, наверху. Тут уж, как говорится, лопни, но держись…
Где я только ни наталкивался в мире в последние годы на наших соотечественников… В Индии, в Дели, есть изумительный по красоте и своеобразию беломраморный храм бахаистов — эта религия тоже приобрела теперь мировое звучание. Главные ее догматы: Бог един; Моисей, Будда, Зороастр, Христос, Магомет и прочие — это все братья, пророки одного и того же Бога; труд же человека и есть главная его молитва ко Всевышнему. Так вот, один из священников этого храма — наш, курносый и синеглазый паренек из Владивостока, биолог, лет двадцати пяти, через Тибет и Непал каким-то образом добравшийся сюда и здесь ставший монахом… Глубокой ночью в центре Мехико, уставшие и голодные, наугад зайдя в первую попавшуюся харчевню, мы, трое русских, только толкнув дверь, вдруг с порога уже слышим от ее хозяина: «О, ребята! А меня зовут дон Соломон. Ну, как теперь там дела у нас в Одессе?»… В Буэнос-Айресе, пытаясь купить что-нибудь необыкновенное для жены по случаю юбилея нашей с ней свадьбы, я вдруг слышу, как продавщица кричит кому-то по-русски во внутрь магазина: «Сеньор Пилипчук! Подойдите сюда. Сеньору нужен ваш совет»… А на знаменитом Брайтон-Бич, в Нью-Йорке, я вдруг ощущаю, как что-то предательски начинает щекотать у меня в носу и что-то влажное появляется на ресницах, когда неожиданно вижу аршинную, по-русски, вывеску на стене: «Слава Богу! Наконец-то дошли до Левы!»
А русские музыканты — гитара, контрабас, аккордеон, саксофон, а то и просто один аккордеон — на станциях метро в Париже или в Стокгольме, или на углу какой-нибудь улицы в Мюнхене? А русские художники с мольбертами и мини-выставками своих картин на Монмартре или в галерее вокруг центральной площади Мадрида? А неожиданная встреча с русским клерком в сугубо местном, казалось бы, банке, где-нибудь в Нью-Йорке или в Саппоро, в Японии? А русские студенты у меня на лекциях в университете, в самом, что называется, сердце Новой Англии? А вывески на русском языке повсюду в Малой Азии и на арабском Востоке, а то и в Индии, а то и в Таиланде? А русская речь, которую десятки раз за день можешь услышать на улицах практически всех столиц мира?