Здесь росли березы и был обрыв.
— Вылезай из машины и становись на край обрыва, — сказали Пантелеймону его похитители и передернули затворы автоматов.
Делать было нечего, и он подчинился приказу.
Пантелеймон стоял на краю обрыва пановского карьера и прощался с жизнью.
Из газет он знал, что в мэрии обсуждался проект благоустройства этого карьера, но пока он находился в своем почти первозданном и бесхозном состоянии.
Со стороны завода силикатного кирпича, который из этого карьера брал песок для производства своих кирпичей, из которых потом были построены чуть ли не все кирпичные дома в городе, карьер заполнялся мусором в плановом порядке. Со всех других сторон — беспланово.
Лично же для Пантелеймона, который жил в частном деревянном доме, этот карьер был примечателен двумя другими вещами. Когда-то в том месте, где он сейчас стоял у обрыва, к суку березы была привязана тарзанка, и они пацанами ходили сюда, чтобы с помощью этого нехитрого устройства испытать чувство полета. А потом уже в более зрелом возрасте (но оставаясь в душе молодым и азартным) он со своими друганами Вовой Мамоном и Рудиком ходили сюда каждый раз, когда здесь устраивались мотогонки. Брали по пяток бутылок пива на брата, выбирали место повыше, откуда открывался наиболее полный вид на всю трассу, пили пиво и болели за своего любимого заволжского мотогонщика Тарасова.
И вот сейчас это дважды памятное для него место, видимо, должно было стать последней точкой в его жизни.
А между тем троица молодцов в масках встала перед ним с автоматами наизготовку, как для расстрела.
— А как насчет того, чтобы выполнить мое последнее желание? — поинтересовался у них Пантелеймон.
— Это перед расстрелом дело святое, — в один голос ответили его похитители. — Если твое желание будет не из разряда достать птичье молоко, то выполним.
— Нет, я только хотел бы перед смертью рыжиков поесть. Соленых.
— А вот это мы организуем запросто, — оживился один из молодцов, сходил к «горбатому» «запорожцу» и вскоре вернулся оттуда с открытой банкой соленых рыжиков, початой бутылкой «Старорусской» водки, мутным граненым стаканом и аккуратной краюхой бородинского хлеба.
Затем он быстренько сервировал всем этим пенек, оставшийся от той березы, к суку которой здесь в детстве Пантелеймона была привязана тарзанка, и жестом пригласил его к трапезе.
— Рыжики, конечно, не моего засола, но банка эта мне подозрительно знакома, — сказал Пантелеймон, подходя к пеньку.
— Да один охламон хотел от нас ею откупиться. Но просчитался. Банку-то мы у него взяли, но все равно свои намерения по отношению к нему исполнили, — пояснил Пантелеймону проявивший о нем заботу молодец.
Пантелеймон налил себе водки в мутный стакан, крякнув, выпил ее и занюхал аккуратной краюхой бородинского хлеба. Потом снова налил водки в стакан, снова выпил и только потом с аппетитом стал уплетать соленые рыжики. При этом он спросил своих похитителей:
— А последнее слово мне перед расстрелом полагается?
— Валяй, говори, — разрешил тот молодец, который проявил о нем заботу и принес из машины водку и банку рыжиков. — Но только при условии, если ты свою речь совместишь с трапезой. А то время поджимает.
Пантелеймон вылил остатки водки в стакан, взял его в руку и сказал:
— А не кажется ли вам, ребята, что вы делаете в своей жизни непоправимую ошибку? Если вы, конечно, настоящие патриоты, как себя называете. Хотите отправить на тот свет, может быть, самого большого патриота Земли Русской, который живет в Костроме.
— Тоже мне патриот! — буркнул один из боговаровских стрелков. — Нигде не работаешь, в общественно-политической жизни не участвуешь, налоги не платишь. Рыбки наловишь, грибочков пособираешь и пьешь. Как бесполезная тварь существуешь на многострадальном теле нашей Родины.
— Вы что, из налоговой инспекции? — с надеждой спросил Пантелеймон, залпом осушив стакан.
— Из народной! — услышал он в ответ. — Рыжиков ты перед смертью поел, последнюю речь сказал. Становись к обрыву, будем в тебя пук-пук делать.
— Пук-пук в меня сделать — дело нехитрое, — встав к обрыву, вскричал Пантелеймон, который, выпив водки, разговорился. — Гораздо сложнее понять вашими безмозглыми головами, что собирательство на Руси — это исконный и, может быть, самый патриотический вид занятий. Наши деды и прадеды за счет этого собирательства жили и нам завещали. А вы, патриоты хреновы, устраиваете по этому поводу «маски-шоу». Да еще позволяете себе про это занятие так пренебрежительно говорить: рыбки половишь, грибочков пособираешь…