Я отодвинул шторку с правого окна. Прямо передо мной стояла рыжая ведьма Лизочка, глядя на себя в фальшивое зеркало. Она красила губы, растягивала их, собирала в трубочку, высовывала кончик языка, словно это была ее возбужденная тайная точка, такая же влажная, готовая излиться в оргазме. Она действительно испытывала наслаждение, видя свое лицо в мнимой амальгаме. Наверное, безумно любила свой облик. Что ж, имела на это право. Красивая куколка. Еще бы мозгов побольше. Я заметил, что в глубине кабинета на нее с нескрываемой ненавистью смотрит Сергей Владимирович Нехорошев, мужчина сорока с лишним лет, абсолютно лысый. А на него — украдкой, с гримасой презрения глядит мадам Ротова, чьи частые пластические операции не прошли бесследно — лицо как-то омертвело. Бижуцкий кокетничал с Жанной.
За моей спиной была еще третья шторка, но ее я раскрывать не стал, чтобы не портить настроение. Там все было сложно и, возможно, уже непоправимо. Я сделал себе свой фирменный напиток — холодный кофе, капля йода, пятьдесят граммов водки и столовая ложка анисового ликера; включил тихую музыку. Моцарт, что может быть прекраснее и успокоительнее? Слушая эту музыку, ты будто приподнимаешься над землей и паришь в небе, зависаешь, плывешь, устремляешься от грешных городов и людей в синие чудесные выси, видишь оставшиеся внизу тени (и свою собственную!), исчезаешь… На минуту я закрыл глаза, но мысленно смотрел на своих «гостей», словно внутренним оком прозревал их бушующие страсти, непомерную гордыню и тщеславие, тайный блуд, беспричинный гнев, уныние, зависть, пагубное нетерпение, ненависть, лживые обещания, гнетущий страх и многое, многое, многое другое. Я подумал, что всю жизнь мы стремимся заглянуть в чужие окна, прижимаемся лбом к холодному стеклу и заглядываем, надеясь увидеть и понять нечто важное, без чего собственный мир пуст. Так нам кажется. А по другую сторону стекла стоишь ты сам. И так же напряженно вглядываешься в собственный, искаженный до неузнаваемости облик.
Под эти волшебные моцартовские звуки мне почудилось, что «гости» проникли через фальшивые зеркала в мою комнату, заполнили ее, окружили немолодого седоватого худого человека, сидящего в кресле с закрытыми глазами и чашкой в руке. Они чего-то ждут от меня, чего-то просят. Здесь все — и те, кто когда-то был у меня, и те, кто сейчас, и кто появляется вновь, и кто никогда уже не вернется, и кто придет в будущем. Если оно настанет. Все они с безмолвной мольбой смотрят на меня, ищут мой взгляд. А я молчу. И глаза мои на этот мир закрыты. (Видеть бы я его не хотел!)
Я тихо вошел в левый кабинет, где продолжал рассуждать человек, возжелавший в пионерском возрасте заколоть свою сестренку шампуром, потому что она и старший брат слишком долго пыхтели в чулане. Но теперь он говорил о другом. Заметив мое присутствие, он на секунду прервался, но я сделал знак продолжать. Это был этакий породистый барин, такого нетрудно представить в роскошном халате среди гончих псов и крепостных крестьян.
— …Скажите на милость, — красивым баритоном вещал он, — и почему это так сложилось, что почти все наши великие русские писатели жили своего рода тройками, прямо тройственными союзами. Взять Некрасова. С ним прекрасно уживались Панаев и Панаева. А Тургенев? Полина Виардо и ее муж. Тройка. Главное — все счастливы. Или Герцен с Огаревым, которые клятву свою знаменитую на Воробьевых горах давали не иначе как после бурной ночи у цыган. А в чем клялись-то? Чтобы любить одну женщину до гробовой доски — жену Герцена. И ведь так любили, что замучили просто, она и скончалась-то скоропостижно. Еще пример, ежели мало. Чернышевский, Добролюбов и Ольга Сократовна. Уж не помню, чьей она там женой была. Кажется, того, который «Что делать?» не знал. А что-что? В лавку за рассолом бежать, потом — пару стопок — и порядок. Так эти два разночинца аж друг другу в волосы вцеплялись из-за Ольги Сократовны, профурсетки этой. Ладно, идем дальше. О Лиле Брик, Осипе Брике и Маяковском говорить не будем, хрестоматийная тройка, можно сказать, образцово-показательная. Переходим к моему любимому Бунину.
— Переходим! — охотно поддержал второй мужчина, завитой и в очочках, делающих его похожим на Грибоедова.
Женщина превесело улыбалась, она была очень красива и аристократична.