Бывший начальник «зондеркоманды-1005» унтерштурм-фюрер СС Вальтер Шарлок, по приказу которого были сожжены останки профессоров, до лета 1961 года находился на свободе в Федеративной Германской Республике. Как это следует из письма, полученного мной из Франкфурта-на-Майне от Президиума Объединения лиц, преследовавшихся при нацизме, прокуратура города Вальдсхута сообщила объединению, что Вальтер Шарлок (или Шаллок) задержан и находится в заключении. Его преступления подробно описаны в книге участника «бригады смерти» Леона Величкера «Бригада смерти», вышедшей в 1946 году в польском городе Лодзи).
Но кто был этот окруженный почестями немецкий офицер, с которым встретилась взглядом Елена Кухар?
9 марта 1960 года в письме из Эльблонга к авторам вышедшей в Польше на английском и польском языках книге «Оберлендер» Заборовскому и Дрозд-жинскому Елена Кухар написала:
«Возвращаюсь еще раз к делу Оберлендера: в помещенной в «Тыгоднику Повшехним» (№ 5 от 31 января с. г.) фотографии Оберлендера тех лет узнала сразу с первого взгляда офицера, который в тот критический день стоял впереди группы офицеров, наблюдавших за экзекуцией, потом подошел к нашему дому и с которым мы встретились взглядом. Очертания бровей, постановка глаз, нос и щеки полностью соответствуют характерному образу, который хорошо запечатлелся в памяти».
Итак, тот, кто наблюдал расстрелы, стоя поблизости от вырытых могил, был католик Теодор Оберлендер. А кем же был тот, высокий, опухший гитлеровец, кто принимал в подвалах бурсы арестованных?
1 июля 1941 года на Стрелецкой площади, во Львове, задержались немецкие автомашины. С одной из них соскочил офицер и, остановив подростка Яцека Вильчура, спросил у него по-украински, как проехать на улицу Чвартаков? Мальчик проводил машину на эту улицу, к дому, занятому военными. Как позже оказалось, в нем располагалось одно из подразделений батальона «Нахтигаль», солдат которого население стало называть «пташниками», потому что на их машинах и мотоциклах были нарисованы силуэты птиц. После того как Яцек Вильчур выполнил функции поводыря, офицер дал ему пачку сигарет, полбуханки хлеба и приказал немного подождать и не уходить. Вскоре он вернулся с другими солдатами, «среди которых было два штатских. Когда у одного распахнулся пиджак, заметил кобуру с пистолетом. Осматривали меня некоторое время, а потом один из штатских спросил, нет ли у меня желания заработать. Когда ответил утвердительно, он спросил меня, умею ли чистить одежду, заметать и держать язык за зубами? Ответил, что умею это делать».
Дело в том, что сразу же после захвата Львова немецкими войсками Яцек Вильчур оказался на улице. Тяжелая болезнь отца возложила на плечи шестнадцатилетнего подростка тяжесть содержания целой семьи — родителей и двух младших братьев. Пропитание давала улица: мелкие кражи у немцев, случайные заработки, временами даже отбросы со свалки.
Так Яцек Вильчур, будущий журналист, живущий сейчас в Варшаве, стал работать в казармах батальона «Нахтигаль» и невольно сделался свидетелем многих злодеяний «пташников». В 1961 году в Варшаве вышла первая книжечка Вильчура — дневник оккупационных лет «На небо нельзя сразу», выдержки из которой мы приводим, а вслед за ней интересная документальная книжка «Армира не вернется в Италию», о судьбе итальянского экспедиционного корпуса, почти целиком уничтоженного гитлеровцами на землях Западной Украины и Польши.
Приводим выдержки из дневника Вильчура за 3— 4 июля 1941 года:
«Спали мы сегодня с Крыськом (ровесник Вильчура, которого он взял себе в помощь) в котельной, когда на рассвете приехали «пташники» в немецких мундирах. У нас сегодня было много работы с Крыштофом, потому что сапоги солдат были запачканы глиной,грязью и даже экскрементами. У нескольких на штанах была кровь... Один из солдат стирал под краном носовой платок, весь забрызганный кровью. Также и автомашины их были в грязи и глине. Мы чистили сапоги от шести до девяти утра, а потом подметали двор. В этот день мы заработали много хлеба, швейцарского сыра и топленого сала — смальца. Нам не дают деньги за работу, только продукты... Все заработанное отнес домой. Буханку хлеба съели сразу, а остатки, то есть корки и недоеденные куски, мама поставила в печку на сухари...
Сегодня солдаты выехали поздно вечером, и я видел, как они готовили оружие. Мы уже знаем наверное, что они принимают участие в расстрелах. Возвратившись, привезли с собой две автомашины, нагруженные штатскими костюмами, ботинками, очками и портфелями. Кроме того, в машинах было несколько чемоданов. Все эти вещи внесли в большую комнату на первом этаже и приказали нам чистить их... Младший офицер приказал нам обстоятельно осматривать все карманы и все их содержимое складывать в чемодан. Машины вернулись с Вульки, потому что солдаты проклинали подъезды к этой части города».
Изучая мировую прессу послевоенного периода, а в том числе и различные эмигрантские издания, я обнаружил совершенно неожиданно в 45—47-м номерах издающегося в Лондоне польского эмиграционного листка «Ожел бялы» за 1948 год большой материал К. Лянцкоронской: «Немцы во Львове», проливающий новый, свет на события той страшной июльской ночи 1941 года, когда прогремели немецкие залпы в лощинах Вулецких холмов.
Автора воспоминаний можно считать более чем беспристрастным свидетелем. Польская аристократка, по матери немка, ассистентка университета, она стала в дни войны сотрудницей польского комитета помощи, который возглавлял председатель главного опекунского совета Адам Роникер.
Вступая в контакт с гитлеровцами, эта благотворительная организация пробовала оказывать помощь заключенным в тюрьмах.
По просьбе краковской профессуры, прибыв во Львов в сентябре 1941 года, Лянцкоронская безуспешно пыталась отыскать следы исчезнувших ученых Львова.
Затем по поручению главного опекунского совета она прибыла в Станислав, откуда недавно ушли венгерские части и вся власть перешла к гитлеровцам. Сразу же после ухода венгерских войск таким же таинственным способом, как и во Львове, была арестована и таинственно исчезла значительная часть интеллигенции Станислава — около двухсот пятидесяти человек. Это были учителя средних школ (вспомните выкрики немецкого офицера в бурсе Абрагамовичей по адресу Кетти Демкив: «Учительница? Марш под стенку!»), инженеры, врачи, агрономы — преимущественно польской национальности. Был среди захваченных и директор госпиталя, известный хирург Ян Кохай, не только не сочувствовавший Советской власти, но, наоборот, совершивший в дни войны поступок, обличающий его как человека, симпатизирующего немцам.
Над советским еще Станиславом советская зенитная артиллерия сбила немецкий самолет. Раненые летчики спустились на парашютах и попали под опеку Яна Кохая. По словам К. Лянцкоронской, он якобы тайно их оперировал и лечил, скрывая это от советских властей, за что позже получил благодарность от командования военно-воздушных сил Германии.
Но и эта бумага не спасла его от последующего ареста.
Стараясь выяснить, как можно помочь заключенным, думая, что Станиславская интеллигенция еще жива, К. Лянцкоронская в январе 1942 года посетила Станиславского прокурора Роттера. Все население называло его «пьяным прокурором». И на этот раз он принял Лянцкоронскую пошатываясь, пьяный. В разговоре он подтвердил то, о чем было известно раньше. Из двух тюрем Станислава только одна подчинялась Роттеру. Другой, большей, всецело ведал шеф Станиславского гестапо Ганс Крюгер. Этот немец наводил ужас на жителей Станислава с первых же дней его появления в городе.
Роттер сообщил Лянцкоронской, что в подвластной ему тюрьме есть всего несколько поляков — уголовных преступников.
«Значит, все политические узники в другой тюрьме?» — спросила Лянцкоронская.