- Не способен на подлость Алехин! Я с ним пуд соли съел.
- И вы решили расправиться со Свенцицким своим судом? Вы коммунист, Вахрамеев! - возмущенно выкрикнул старичок председатель.
- Я забрал с собой Алехина, живого свидетеля. И он повторил в лицо гаду всю правду. Тот бледнел и краснел. Потом закричал, что своим наговором Алехин подрывает авторитет и честь командира Рабоче-Крестьянского Флота, выхватил пистолет... Он бы прикончил Алехина. Тут я и выстрелил...
- Вы собирались убить Свенцицкого?
- Он как змей к нам пробрался. За пазухой камень носил. Людям жизнь хотел испоганить, завезти на чужбину. Последний катер - у нас их два, три и обчелся - у Советской власти угнать. Разве чего другого заслужил он, подлая сволочь?
Вахрамеев весь ощерился, так он был зол. О своей судьбе он, казалось, не думал.
- У вас есть вопросы к подсудимому? - спросил председатель членов суда.
- Вы увидели, что Свенцицкий ранен, и ушли? - поинтересовался член трибунала.
- Так точно. Пожалел, что только перебил ему руку.
Зато он выстрелить в товарища Алехина не поспел!
Я позвал Алехина, и мы пошли в Особый отдел.
- Вы, - спросил второй член трибунала, - служили на эскадренном миноносце "Керчь"?
- Так точно. Служил торпедистом.
- И принимали непосредственное участие в потоплении флота?
- Так точно, торпеды мои пошли точно в цель. Приказ от товарища Ленина был - разве можно ослушаться? Плакали мы, горько плакали, - тут Вахрамеев вытер ладонью глаза, - но чем сволочам-интервентам флот наш отдать, лучше пусть лежит на дне моря...
- Вы и на берегу воевали?
- Так точно, на бронепоезде.
- Ранены были?
- Шесть раз.
- Тяжело?
- В госпиталях не отлеживался. Когда беляки бронепоезд - он "Революция или смерть" прозывался - взорвали, сознание потерял... Очнулся, а руки накрепко связаны... В балку нас повели... Стойкий был среди нас комендор со "Свободной России"... Покажем, говорит, братцы, как умирают красные моряки... "Вставай, проклятьем заклейменный..." запел... Ну и мы подхватили...
Допеть до конца, гады, не дали! Очнулся я под мертвецами. Кое-как выполз. Крестьянка одна в своей хате меня сохранила... Анной Архиповной звать... Потом воевал.
В горкоме партии работал. А после по решению Цека нашей партии вернулся на флот. Вот, пожалуй, и все...
- Садитесь, подсудимый, - мягко сказал председатель.
Вызывали свидетелей.
Алехин был бледен. Он подробно отвечал на вопросы суда. Да, Свенцицкий учился с ним в корпусе, был старше его двумя курсами. Свенцицкого не любили за гонор, заносчивость.
- Я не знаю, как он пришел в Красный флот, мы об этом с ним не беседовали. Я же лично считал, что иного пути для нас, молодых офицеров, нет. Служить России...
- Врангелевцы тоже считали, что служат России, - оборвал его председатель.
- Говоря о России, - вспыхнул Алехин, - я говорю о той власти, за которой народ, а не о той, у которой нет за душой ничего.
Он слово в слово повторил рассказ Вахрамеева.
- Вы свободны, свидетель. Свидетель Сучковский!
В зал вошел один из вновь прибывших краснофлотцев.
- Что вы можете показать по данному делу, свидетель Сучковский? спросил председатель.
- Моя настоящая фамилия не Сучковский, - волнуясь, заговорил краснофлотец. - Я сын адмирала Бартеньева. Отец после революции ушел с флота и забрал меня с собою на юг. Он говорил, что Россия пропала, надо перебираться в другие страны. Я отказался с ним ехать. Я с детства хотел стать моряком. Под фамилией матери я записался добровольцем на флот. Но черт дернул меня зайти с отцом к бывшему старшему лейтенанту Свенцицкому! Он, придя к нам на катер, спросил меня: "Хотите, я вас переброшу к отцу?"
Я отказался.
"А вы знаете, что с вами сделают, если в Особом отделе узнают, кто вы? Вас расстреляют..."
Он сказал, что уведет катер за морскую границу.
"Если кто-либо из команды заподозрит неладное, стреляйте без промедления. За вами станет смотреть Головач, а стреляет он метко..."
- Сегодня утром, - продолжает Сучковский, - мне удалось ускользнуть от Головача в Особый отдел. Я считал, что мой долг так поступить.
- Садитесь, свидетель.
Председатель вызвал Свенцицкого. Тот вошел с рукой на черной перевязи. Предупредив Свенцицкого об ответственности за ложные показания, председатель спросил:
- Что вы можете показать по данному делу?
Свенцицкий кинул презрительный взгляд на скамью подсудимых.
- Я убежден, - сказал он раздельно, - что комиссар не в своем уме. Ему место в психиатрической клинике.
- Вы читали показания обвиняемого?
- Так точно.
- Что о них скажете?
- Что он стрелял в меня - правда. Все остальное наглая ложь.
- С показаниями свидетеля Алехина на предварительном следствии ознакомились?
- Так точно.
- Что о них скажете?
- Алехин всегда был фантазером. То, что он выдумал, давным-давно напечатано в "Мире приключений".
- Вы покушались убить его?
- Ложь.
- Вы утверждаете, что обвиняемый стрелял в вас без всякой причины?
- Я же сказал: комиссару место в психиатрической клинике.
- Секретарь, зачитайте показания свидетеля Сучковского-Бартеньева.
Свенцицкий переменился в лице, услышав вторую фамилию Сучковского. Пока секретарь читал показания, Свенцицкий вслушивался в каждое слово. Когда показания были зачитаны, он сказал:
- И это ложь.
Председатель поднял к близоруким глазам какую-то бумажку.
- Свидетель Свенцицкий, вот показания, данные сегодня в Особом отделе неким Головачом. Он направлен вами на катер Алехина. Этого не отрицаете?
Свенцицкий как-то сник и больше не отвечал на вопросы председателя.
Члены суда пошептались, и председатель объявил:
- Трибунал постановил взять свидетеля Свенцицкого под стражу.
Мигом выросли два здоровенных военмора с винтовками. Свенцицкий уходил, высоко подняв голову, но губы у него дергались.
Вахрамеева оправдали. Я крепко пожал ему руку. Он похлопал меня по плечу:
- Учись, комсомол, революционной бдительности. Гады пока еще нас окружают кольцом...
Через несколько дней мы сопровождали канонерскую лодку, только что вышедшую из дока. Ход у нее был тихий, мы ее поносили последними словами, так как не раз приходилось за ней возвращаться. Но мы все же шли вперед, и в каждом порту нас встречали толпы людей.
Флота по существу еще не было, но люди кричали от всей души: "Да здравствует Рабоче-Крестьянский Красный Флот, наш оплот!"
Не торопясь, мы обошли почти все порты Черного моря. В Батум пришли под вечер. У мола стояли корабли с иностранными названиями - республика начала торговать с заграницей. На бульваре шуршали пальмы, усатые и бородатые дядьки пили из крохотных чашечек кофе.
Огромный фонарь ярко светил у Интернационального клуба моряков. В клубе шло собрание. Нарядно одетые девушки с нетерпением ждали танцев. Оратор, как видно, заканчивал речь: в зале нетерпеливо поскрипывали стулья. Он говорил о дружбе моряков всего мира. Закончил призывом к мировой революции. Духовой оркестр грянул "Интернационал". В зале с грохотом стали убирать стулья. Капельмейстер обернулся: нельзя ли уже начинать первый вальс. Я узнал его. Я узнал в этом стареньком человечке, с жалкой улыбкой смотревшем в зал, своего грозного когда-то отца. Он оторопело взглянул на меня. - "Сергей?" - спросил неуверенно. Мы обнялись.
Он был ранен под Карсом, долго лежал в госпиталях. Теперь жил в Батуме.
Танцоры жаждали музыки. Отец виновато посмотрел на меня и обернулся к оркестру. Я отошел к стене, постоял, посмотрел, как танцуют, вспомнил наш дуэт из "Роберта Дьявола". Мне было жаль старика. Я простил ему все, все обиды... Того отца больше не было. Был другой, одинокий, по-видимому, очень больной и несчастный.