— Благодарю вас, — иронически заметил Треслер. — Я должен иметь седло, подходящее для человека моего сложения, или скачите на этой кобыле сами.
Он посмотрел в упор на Джека, и его слова были сказаны таким тоном, к которому тот не привык. Тем не менее Джек ничем не обнаружил своего возмущения.
— Ребята, — обратился он к группе рабочих, — наш «неженка» боится обрезать свой зад об эту кобылу. Пусть кто-нибудь одолжит ему седло. А не то придется дать ему какую-нибудь старую клячу.
На этот раз Треслер попался.
— Это меня нисколько не задевает, товарищи, — сказал он с насильственным смехом. — Если кто-нибудь одолжит мне настоящее седло, я ее обуздаю… или сломаю себе шею.
Треслер был самым заурядным наездником. Еще никогда в жизни он не имел дела с подобной лошадью, но теперь он готов был оседлать самого черта. К тому же, даже в своей крайней ярости, он понимал, что такое испытание все равно ожидало его рано или поздно. Объездка диких лошадей входила в программу его учения.
Кто-то из окружающих предложил ему воспользоваться седлом Аризоны, который все еще считался больным, и Треслер с радостью ухватился за это предложение.
Двое рабочих вывели кобылу из корраля на открытое место. Они держали ее при помощи лассо, туго стянутых вокруг ее шеи, в то время как Джекоб с большим искусством прилаживал седло Аризоны и подтягивал подпругу и стремена. Теперь она стояла неподвижно, и только глаза ее выказывали нараставшую ярость.
Треслер был совершенно спокоен. Его товарищи бросали на него искоса сочувственные взгляды. Они хорошо знали эту лошадь. Наконец Джекоб кивнул ему головою.
— Все готово, — сказал он и прибавил тихо, чувствуя потребность исполнить товарищеский долг: — Не советую вам ехать на ней. Хуже ее нет во всем ранчо.
Но Треслер только улыбнулся и, подойдя ближе, погладил громадное животное. Она следила за ним вытаращенными глазами, не предвещавшими ничего хорошего. Затем он взял от Джекоба длинную плеть из сыромятного ремня и вскочил в седло. Кобыла, сдерживаемая двумя веревками, стояла как вкопанная, и только ее крупные бока вздымались, выдавая ее волнение.
Треслер подобрал поводья. По его знаку двое рабочих, державших лошадь, отскочили в сторону, и Джекоб быстрым движением скинул лассо с ее головы. И тогда началась борьба не на жизнь, а на смерть.
Голова кобылы опустилась книзу, и она подскочила на воздух, изогнув спину, так что ее передние и задние ноги сошлись копытами. Треслер подпрыгнул на целый фут над ее спиною, откинулся вперед, потом назад и, наконец, тяжело упал обратно в седло. Его рука коснулась свернутого холщового ремня позади седла, и он инстинктивно вцепился в него что было силы.
Кобыла снова подскочила и с легкостью перевернулась в воздухе, так что ее голова очутилась там, где только что был хвост. Это был удивительный кошачий прыжок, рассчитанный на то, чтобы сбить самого лучшего наездника. На этот раз Треслер едва не выпал из седла, но холщовый ремень спас его, и он опять опустился на место. Ее прыжки следовали один за другим, как выстрелы из скорострельного орудия. Треслер был оглушен, голова его кружилась, и кровь случала в ушах. С отчаянной решимостью он держался за спасительный ремень и только благодаря этому оставался в седле. Но он знал, что такая пляска не могла долго продолжаться.
Вслед за этим кобыла проделала новый фокус. Можно было подумать, что с нею произошло какое-нибудь несчастье. Ее ноги взметнулись в разные стороны, как будто это были четыре крыла диковинной птицы, и она шлепнулась на землю. Ее намерения были ясны. Но Треслер сразу вылетел из седла, и когда она стала кататься по земле, он уже стоял на ногах.
Заметив, что он ускользнул, она тотчас вскочила на ноги и бросилась на него с открытой пастью. Но в тот же момент просвистело лассо, брошенное искусной рукой Джекоба, и туго стянулось вокруг ее шеи. Треслер, тяжело дышащий и оглушенный падением, снова вскочил в седло прежде, чем Джекоб понял его намерение. Изо рта кобылы выступила пена, и струйки пота сбегали по ее бокам. Белки ее глаз налились кровью, и, когда ее снова освободили, она попыталась укусить наездника за ногу. Потерпев неудачу, она с силой подбросила голову кверху, и, не приготовленный к этому приему, Треслер получил удар прямо в рот. Затем она поднялась на дыбы, отчаянно махая передними ногами по воздуху, и в следующий момент рухнула спиною на землю. И опять Треслер спасся точно чудом. Выброшенный из седла, он отскочил в сторону.
На этот раз кобыла была поймана прежде, чем успела подняться на ноги. Но она все еще не сдавалась.
И снова Треслер вскочил в седло. Он чувствовал себя разбитым и дрожал, как в лихорадке. Между тем кобыла предприняла новый маневр. Все ее тело стало корчиться, проделывая какие-то странные змеевидные движения. Покончив с этим, она вдруг принялась мотать головою взад и вперед, низко опустив ее между передними ногами, отчего наездник начал скользить вместе с седлом к ее загривку. Внезапно холщовый ремень затрещал и лопнул, и Треслер, как ракета, полетел через голову лошади.
Седло было снова закреплено на место, но теперь Треслеру не за что было держаться. Пять раз он падал, и каждый раз, задыхающийся и весь исцарапанный, он снова садился верхом на эту четвероногую ведьму. Однако он уже выбился из сил, и только окружающие заметили то, что ускользало от его внимания. Кобыла была побеждена. Когда он поднялся в пятый раз, ее маневры не могли бы сбросить ребенка.
— Бей ее, товарищ! Выбей из нее дурь! — загремел Джекоб.
— Хлещи ее! Гони ее, пока она не сдохнет! — послышались другие голоса.
Треслер машинально повиновался. Собрав последние силы, он стал стегать плетью по взмыленным бокам лошади, и она, обезумев от боли, поднялась на дыбы, сделала могучий прыжок вперед и вихрем понеслась вниз по дороге.
Наступило уже время обеда, когда Треслер снова увидел ранчо. Кобыла, окончательно побежденная и послушная, едва переступала с ноги на ногу. Между тем ее наездник успел уже оправиться от пережитых потрясений и чувствовал себя сравнительно сносно.
После обеда началось настоящее учение. Один из рабочих, Лью Каули, был послан на отдаленное пастбище вместе с Треслером для исправления проволочной изгороди, прорванной бродячим стадом. Лью оставался с ним ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы научить его натягивать и закреплять колючую проволоку. Затем он уехал на другую работу, и Треслер остался один.
Пастбище, на котором он теперь находился, значительно отличалось от остальной прерии, выжженной солнцем и заросшей сорной травой. Оно было хорошо орошено, перепахано и засеяно тимофеевкой и клевером. Трава доходила почти до колен лошади, которая пировала вволю, пощипывая ароматные стебли, пока ее хозяин медленно объезжал поле.
Около четырех часов пополудни работа была окончена, и последний ряд проволоки натянут и закреплен на место. Треслер, за неимением дерева, в тени которого он мог бы отдохнуть, присел на траву у столба и закурил. Его лошадь, освобожденная от узды и подпруг, весело паслась рядом с ним.
Величавое спокойствие прерии захватило его, глубокая тишина убаюкала его утомленные нервы, трубка погасла, и он заснул.
Когда он проснулся, в первый момент он не мог сообразить, где он находится. Трубка выпала у него изо рта, и сам он оказался лежащим врастяжку на земле. Вслед за тем чей-то смеющийся голос достиг его слуха.
— Так-то вы учитесь сельскому хозяйству, мистер Треслер! Стыдитесь! Спать в самое лучшее время дня!
Это был голос Дианы Марболт. Она поглядывала на него сверху, сидя на своей крепкой степной лошадке Бесси, и в этот момент в ее глазах не было обычного печального выражения.
Треслер приподнялся на локте и, в свою очередь, смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Здесь, вдалеке от ранчо, она казалась ему совсем другой. Перед ним было настоящее дитя прерии, улыбавшееся солнцу и зеленому простору.
Очнувшись от своего оцепенения, он вскочил на ноги и проговорил, краснея:
— Пойман с поличным, мисс Марболт. Но, поверьте мне, я уже получил хороший урок за сегодняшний день. Об этом говорят мои царапины. Что же касается проволочной изгороди, то в этой области я нашел многое заслуживающим всестороннего изучения.