Мне разрешили бегать где угодно, и я завел знакомство с дровосеками и пастухами, — они пропели мне много песен.
Кюре ждал своего брата и, желая отпраздновать его приезд, подготовился к этому как нельзя лучше; но только мы с ним вдвоем отдали честь пиршеству: у мэтра Жана, как у людей, много пьющих, аппетит был посредственный. Кюре то и дело подливал ему местное вино, черное как чернила, терпкое на вкус, но без всяких вредных примесей, которое, по его мнению, не могло повредить желудку.
На следующий день мы с пономарем ловили форель в небольшом водоеме, образовавшемся от слияния двух потоков, и мне доставляло огромное удовольствие слушать естественную мелодию воды, льющейся во впадину камня. Я обратил на это внимание пономаря, но он ничего не слышал и считал, что это я все выдумываю.
Наконец на третий день решились расстаться. Мэтр Жан хотел уехать пораньше, говоря, что дорога длинная, и за завтрак сели с намерением поесть быстро и пить мало.
Но кюре тянул время. Он никак не мог отпустить нас, не накормив досыта.
— Куда вам так спешить? — говорил он, — Лишь бы засветло выбраться из гор; как только спуститесь со скалы Санадуар, вы попадете на ровную местность, и чем ближе к Клермону, тем дорога лучше; к тому же сейчас полнолуние, и на небе ни облачка. Ну-ка, ну-ка, братец Жан, еще стаканчик этого вина, этого хорошего шанторгского винца.
— Почему шанторгское? — спросил учитель.
— Неужели ты не видишь, что Шантюрг происходит от Шант-орг! [146]Это ясно как день. Я сразу же разобрался в этимологии слова.
— А разве у вас на виноградниках есть органы? — спросил я по свойственной мне глупости.
— Конечно, — ответил добряк кюре, — имеются органы более четверти мили в длину.
— С трубами?
— С трубами, прямыми, как у твоего соборного органа.
— А кто на них играет?
— Ну, конечно, виноградари своими мотыгами.
— А кто сделал эти органы?
— Титаны, — сказал мэтр Жан, вновь впадая в свой насмешливый, нравоучительный тон.
— Правильно! Вот это хорошо сказано! — подхватил кюре в восторге от гениальности брата. — Вполне можно сказать, что это творение титанов.
Я не знал, что правильные кристаллы базальта называют органными трубами. Я никогда не слышал о знаменитых базальтовых органах в Эспали-ан-Велэ и о многих других, хорошо известных в настоящее время, которым сейчас никто уже не удивляется. Я понял объяснение господина кюре в буквальном смысле и был очень рад, что не ходил в виноградник, так как мною вновь овладел страх.
Завтрак длился бесконечно и превратился в обед, почти в ужин. Мэтр Жан был в восторге от этимологии слова «Шантюрг» и беспрестанно повторял:
— Пой-орган! Хорошее вино, хорошее название. Оно дано в честь меня, ведь я играю на органе, и, могу похвастаться, неплохо! Пой, винцо! Пой в моем стакане. Пой также и в моей голове. Я уже чувствую, как ты рождаешь фуги и мотеты, они польются из-под моих пальцев, как ты льешься из бутылки. Твое здоровье, брат! Да здравствуют великие органы Шантюрга! Да здравствует мой маленький соборный орган. Когда я на нем играю, он так же могуч, как если б на нем играл сам титан. Ба! Да ведь я тоже титан! Гений возвышает человека, и каждый раз, когда я начинаю gloria inexcelsis, [147]я беру приступом небо.
Добряк кюре серьезно считал своего брата великим человеком и не бранил его за приступы хвастливого бреда. Он и сам с умилением оказывал честь вину «Пой-орган», как человек, который надолго расстается со своим любимым братом, так что солнце уже начинало садиться, когда мне велели седлать Биби. Я не сказал бы, что мог с этим справиться. Гостеприимство довольно часто наполняло мой стакан, а вежливость заставляла меня не оставлять его полным. К счастью, мне помог пономарь, и братья после долгих и нежных объятий расстались у подножия Уолма, заливаясь слезами. Я, спотыкаясь, взобрался на спину Биби.
— Уж не пьян ли ты случайно, сударь? — сказал мэтр Жан, касаясь моих ушей своим ужасным хлыстом.
Но он все же не ударил меня. Рука его как-то размякла, а ноги очень отяжелели, и стоило большого труда выравнять его стремена: каждое из них попеременно оказывалось длиннее другого.
Что происходило до наступления ночи, я не знаю, мне кажется, я громко храпел, а учитель этого не заметил. Биби была такая умница, что я мог быть вполне спокоен. Ей достаточно было один раз пройти по какой-нибудь дороге, чтобы запомнить ее навсегда.
Я проснулся, почувствовав, как она внезапно остановилась. Мое опьянение, кажется, совершенно рассеялось, так как я сразу же отдал себе отчет в создавшемся положении. Мэтр Жан не спал, или, вернее, он, к несчастью, проснулся как раз вовремя, чтобы помешать инстинкту лошади. Он направил ее по неверному пути. Послушная Биби подчинилась без сопротивления, но вдруг она почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, и отпрянула назад, чтобы не полететь в пропасть вместе с нами.
Я быстро соскочил наземь и увидел справа над нами скалу Санадуар с ее витыми органными трубами и зубчатой вершиной; при лунном свете она казалась совсем голубой. Ее близнец — скала Тюильер высилась слева, по другую сторону оврага; между ними зияла пропасть. А мы, вместо того чтобы следовать по верной дороге, оказались на тропинке косогора.
— Слезайте! Слезайте! — крикнул я учителю музыки. — Вы там не проедете. Это козья тропа.
— Эх ты, трус! — ответил он грубым голосом. — А разве Биби — не коза?
— Нет, нет, учитель, она лошадь. Не надо бредить. Она не может там пройти и не хочет.
Резким усилием я спас Биби от опасности, но мне пришлось осадить ее, что заставило учителя сойти с лошади быстрее, чем он этого хотел. Это привело его в бешенство, хотя он ничуть не ушибся, и, не отдавая себе отчета, в какой опасной местности мы находились, он стал искать хлыст, чтобы учинить надо мной расправу, которая не всегда бывала безболезненной. Я сохранил полное самообладание, раньше его подобрал хлыст и, без всякого уважения к серебряному набалдашнику, бросил в пропасть.
На мое счастье, мэтр Жан не заметил этого. Его мысли слишком быстро сменялись одна другой.
— А! Биби не хочет! — говорил он. — И Биби не может! Биби не коза! В таком случае, я газель.
С этими словами он бросился бежать вперед, прямо к пропасти.
Несмотря на отвращение, какое он у меня вызывал во время припадков ярости, я пришел в ужас и ринулся за ним, но сразу же успокоился. Никакой газели тут не было. Мой учитель, с перевязанной черной лентой косичкой, которая судорожно прыгала с плеча на плечо, когда он бывал возбужден, меньше всего походил на это грациозное животное. Его серый длиннополый сюртук, нанковые панталоны, мягкие сапоги делали его скорее похожим на ночную птицу.
Вскоре я увидел, как он мечется где-то надо мною. Он уже сошел с отвесной тропинки, у него осталось еще настолько здравого смысла, чтобы не спускаться по ней; жестикулируя, он поднимался к скале Санадуар; подъем был хотя и крутой, но не опасный.
Я взял Биби под уздцы и помог ей повернуть в обратную сторону; сделать это было нелегко. Затем я поднялся с ней по тропинке, чтобы выбраться на дорогу. Я рассчитывал догнать мэтра Жана, он шел в этом направлении.
Но там его не оказалось, и, положившись на благоразумие верной Биби, я оставил ее, а сам прямиком спустился до скалы Санадуар. Ярко светила луна. Мне было видно, как днем, и немного потребовалось времени, чтобы отыскать мэтра Жана: он сидел на обломке скалы, свесив ноги и еле переводя дух.
— Ах! Это ты, несчастный! — сказал он. — Что ты сделал с моей бедной лошадкой?
— Она там, учитель, она дожидается вас, — ответил я.
— Как, ты ее спас? Вот это хорошо, мой мальчик. Но как ты сам-то спасся? Какое ужасное падение!
— Но мы не падали, господин учитель.
— Не падали? Вот идиот, даже не заметил этого. Вот что значит вино!.. Вино! О! Вино, шантюргское вино! Вино «Пой-орган»… прекрасное, музыкальное винцо! Я бы с удовольствием пропустил еще стаканчик. Принеси-ка, малыш! Твое здоровье, брат! За здоровье титанов! За здоровье самого черта!