Когда все было кончено, Витюшу отпустили. Он упал набок, плача и тем стократно усиливая свои муки.
— Выведите его за село и оставьте там, — распорядился Донцов, неприязненно поджимая губы. — Только прошу, подальше, подальше. Встретиться с ним снова будет уже какой-то нелепой шуткой, водевилем.
Донцов снял перчатки, хотел бросить на стол, но передумал, протянул солдату.
— Как выведешь, там же и выкинь. И новые достань. Эти… пахнут.
Он недовольно сморщился.
Солдаты вышли, волоча за собой мягкое тело Витюши.
СОН НОМАХА. ДОЧЬ
Номах подшил валенок. Стукнул крепкой, как деревянная плашка, ладонью по подошве — сделано на совесть.
Потянулся за новым, и тут дверь в мастерской распахнулась. На пороге, глотая воздух открытым ртом и не произнося ни слова, стоял пацаненок лет семи — одноклассник его дочери.
— Дя-дя-дя…
Челюсть мальчика подпрыгивала, он стоял еле живой от волнения.
— Да говори ты! — приказал Номах, чувствуя холодный прилив тревоги.
— Дя-дяька Номах…
— Ну!
— Там дочка твоя, Маша, на колокольню забралась. На самый крест.
— Ты что несешь? — вскочил Номах.
— И стоит. Прям на кресте.
Нестор помчался к церкви.
Там уже толпилась едва не половина Гуляй-Поля.
— Пропустите! Пропустите! — прокладывал себе дорогу Нестор.
Люди узнавали его по голосу, пропускали, не оборачиваясь.
На самой вершине колокольни, на перекладине золотого, горящего в полуденных лучах креста стояла тонкая, как травинка, фигурка ребенка, его дочери.
— Маша! Мария! — закричал Номах, закрываясь от солнца рукой.
Та услышала его в гомоне толпы, обрадовалась, замахала свободной рукой.
— Папка! Папка!
Люди на площади притихли, молча глядя в небо.
— Тут так красиво!
— Машенька, держись крепче! Мы сейчас тебя снимем!
— Нет, папка, не надо. Я не хочу. Тут хорошо.
Народ удивленно загомонил.
— Ты гляди, не хочет. Вот отчаянная.
— Тихо! — срывая голос, крикнул Номах толпе и снова повернулся к дочери. — Как ты туда попала?
— Мне хотелось все увидеть, — донесся из поднебесья ее тонкий голосок. — И я все вижу. Вон наша речка, вон Великий Лог, вон Долькины Залеси.
Она указывала ручкой в разные стороны, и в ее голосе не слышалось ни страха, ни беспокойства, одна радость и изумление открывшимся просторам.
— В самом деле, как она забралась-то туда? — удивленно произнес кто-то рядом с Номахом. — Вон взрослые мужики на колокольне суетятся, а и то не знают, как подступиться.
Ветер трепал легкое платьице ребенка и волосы ее цвета спелой пшеницы. Летали рядом птицы и хлопья тополиного пуха.
Номах двинулся к церкви, собираясь залезть на колокольню и снять дочь с креста.
— Папка, ты куда? Не уходи, — попросила она.
— Я сейчас к тебе поднимусь и помогу тебе слезть, — объяснил Нестор.
— Не уходи, папка, ну пожалуйста. И не надо меня снимать, мне тут нравится.
— Я… — Номах почувствовал, как судорога скрутила ему горло. — Я боюсь за тебя, Маша. Держись крепче, пожалуйста.
— Все хорошо, папка. Не беспокойся. Тут весело.
И она принялась скакать на перекладине, успевая повернуться в воздухе и перехватиться за крест другой рукой.
Вздох и крики пронеслись по толпе. Бабы закрыли лица руками, мужики опустили глаза.
— Маша, не надо! Маша! Я прошу! — раздирая горло, закричал Номах. — Пожалуйста, Маша!
«Хорошо, мать в отъезде, — подумал он о жене. — С ума бы сошла от страха».
Дочь, не слыша его крика в общем гуле, продолжала прыгать. Босые пятки ее так и мелькали в воздухе.
— Маша!!! — в отчаянии закричал Номах.
Она остановилась, замерла, выискивая его в толпе.
— Что, пап?
— Маша, не надо.
— Хорошо, — пожала плечами она.
Номах вытер со лба холодный, будто у мертвеца, пот.
— Да что же они там копаются, раззявы? — сетовали вокруг.
— Папка, там внизу дядьки ко мне забраться хотят, чтобы снять меня. Скажи им, что не надо меня снимать. Сама забралась и слезу сама, — весело прокричала Маша.
— Дочка, они помогут тебе. Ты только держись крепче. И не прыгай больше.
Она застыла, рассматривая окрестности. Ветер бросал ей волосы в лицо, и она то и дело отводила их.
Номах вцепился пальцами себе в бедро и сжал так, что побелело в глазах.
— Да скоро вы там? — крикнул копошащимся на колокольне мужикам.
— Батька, никто не знает, как к кресту подобраться. На ходу выдумываем. Туда ж сколько лет никто не лазил.
И они принялись забивать костыли в кладку колокольни.