Рука Номаха не дрогнула, лишь глаза сузились да губы растянулись в подобие улыбки.
— Хочешь поиграть? Давай поиграем…
По всему выходило, что клевала явно не мелочь.
Высокие липы нависали над берегом реки. Черные корни их, извиваясь, спускались в воду. Ивовые рогульки, на которых лежали удочки, дали побеги и зеленели нежной прозрачной листвой.
Свободной рукой Нестор мял хлеб, сдобренный пахучим подсолнечным маслом, время от времени подносил его к носу, с удовольствием вдыхал тугой дух и, не удержавшись, откусывал зубами крохотные кусочки.
Перо легло плашмя на одну сторону, на другую. Рука Номаха напряглась…
— Нестор Иванович! — раздалось возле уха.
— Чтоб тебя!.. — подскочил от неожиданности Номах.
Над ним наклонился толстый и лысый учитель начальных классов местной школы. На носу у него висела капля пота, стекла очков, покрытые пыльцой и пылью, пересекали потеки.
— Я к вам, — одышливо сказал он, снимая очки и протирая их носовым платком. — Насилу нашел…
— Я тут рыбу ловлю, Евген Яклич.
— Вижу, Нестор Иванович. Долго не задержу.
Номах глянул на поплавок, тот не двигался. Вытащил снасть, хлеба не было.
— Что там у вас? — нехотя спросил Нестор, насаживая на жальце комочек величиной с зерно кукурузы.
Протерев очки, Евген Яклич прошелся тем же платком по лысине.
— Дело-то, собственно, пустяшное.
— Да я сразу понял. Стали бы вы меня по чрезвычайным вопросам от рыбалки отрывать.
— Стихи. Детские. Наши младшие школьники и дошколята написали. Извольте посмотреть.
Учитель протянул пачку отпечатанных на машинке листов. Пачка распушилась плавником экзотической рыбы.
— Хотим издать книгу, но надо написать предисловие. Детям будет приятно, если это сделаете вы.
Номах оглядел распушенные страницы.
— Но почему сейчас?
— А зачем время терять?
— Любите вы, Евген Яклич, вопросом на вопрос ответить, — сказал Номах, беря стопку.
— Вы сейчас только посмотрите, а потом домой придете и напишите.
— А, то есть прямо тут писать не обязательно? — ерничая переспросил Номах.
— Конечно, конечно. Мне просто надо знать, могу я на вас рассчитывать или мне самому все делать придется. Но детям будет приятно, если…
— Да понял я, понял.
Он со вздохом пробежал страницу, за ней другую, третью.
Веки его часто моргали, рука то и дело ныряла в гриву отросших волос. Лицо шевелилось, словно жило само по себе, он то и дело повторял прочитанные строки.
— Там у вас клюет, — шепотом сообщил учитель, но Нестор оставил его слова без внимания.
— Клюет, — через некоторое время повторил Евгений Яковлевич.
— Давайте сами как-нибудь…
Утомившись глядеть на пляшущий гопака поплавок, учитель вытянул удочку и радостно закричал:
— Рыба! Нестор Иванович! Большая!
Чешуя карася переливалась под солнцем бронзовым светом.
— Да, да… — бросив взгляд на улов, произнес Номах.
Брызги упали на лист, Нестор мимоходом стер их ладонью.
— Какой большой! — радовался учитель. — Где у вас хлеб?
Номах отдал ему плотный, тягучий, как смола, комок.
— Вы ловите, ловите, — пробормотал Номах.
Листы мелькали в его руках, яркие, словно снег в солнечный день. Глаза Нестора метались от строчки к строчке.
— Вот оно, — прошептал Номах.
— Что вы сказали? — хохотал учитель, вытаскивая еще одного, сияющего, как полированный поднос, карася.
— Вот оно.
— Да, точно, — согласился учитель. — В жизни ничего невероятнее не читал.
— Господи, ты слышишь меня? — спросил Номах, входя в храм и прикрывая за собой дверь.
Белые, покрытые свежей штукатуркой стены были до самого купола уставлены лесами, словно укрыты сетью.
— Да, Нестор.
— Ты ведь знаешь, что я хочу сделать?
— Знаю.
— Ты не возражаешь?
— Против того, чтобы твои дети расписали своими стихами стены моего храма?
Номах никогда не думал, что услышит, как смеется Бог. По храму прошла волна, большая, возвышающая, после которой ему и самому стало смешно, что он мог сомневаться в задуманном.
— Пусть они входят, Нестор.
Дети вошли притихшие, похожие на подснежники в весеннем лесу.
Номах взлохматил кому-то волосы, кому-то пожал руку, кого-то обнял.
— На леса, мальчики и девочки. Вверх, — указал он им.
Словно муравьи, сначала осторожно и неторопливо, но потом все смелей и смелей принялись они подниматься. Тишину растопил их шепот, перешедший затем в гомон и гвалт. Храм словно бы превратился в степь, полную стрекота, шелеста и шума.
— Пишите! Пишите на стенах ваши стихи! — закричал им снизу Номах.