– В другой раз чтоб этого не было, – сурово сказал он мне и лаборанткам. – Идите домой и помните, что здесь производство, а не гулянки.
Девушки не ответили. Первой выбежала Зина, за ней поспешила более медлительная Валя. Я запер за ними. Подрубаев кивнул на другую дверь, через которую он вошел:
– Эту тоже! Надо побеседовать без помех.
Я повернул ключ и во второй двери. Лицо Подрубаева вдруг стало меняться, злые складки на щеках распрямились, глаза подобрели. Передо мной стоял тот Подрубаев, которого я знал до этого дня.
Только теперь он расстегнул свою тяжелую шубу – вытащил из одного кармана бутылку шампанского, из другого завернутый в бумагу пирог. Бутылку и пирог он поставил на стол, а рядом положил наполовину использованную рабочую карточку вольнонаемного – талоны на сахар и масло. После этого он крепко потряс мою руку обеими руками.
– С праздником, Сергей! От души желаю, чтоб на двадцать восьмом году революции ты наконец получил свободу. Следующий Октябрь встретим у меня дома. Мы с женой отоварили по литеру две бутылки шампанского, так что эту можешь спокойно… А пирог жена испекла для тебя, вы незнакомы, но это ничего, я ей говорил о тебе – видишь, тонкий, чтобы незаметно в кармане. Ну, я пойду, дома заждались, я ведь полтора часа после заседания пережидал в кабинете, пока уберутся. Народ всякий, сам понимаешь.
– Возьмите у меня деньги, – сказал я, доставая кошелек.
Он с укором посмотрел на меня.
– Зачем ты меня обижаешь? Я же от души! Жена тоже передает привет. Я вас потом познакомлю, она такая сердечная!.. Ну извини, я пошел.
Он с осторожной торопливостью спустился по темной лестнице, а я возвратился в свой кабинетик. Прежде всего я выставил на холод бутылку шампанского, потом вызвал вахту лагеря. По телефону не видно, заключенный ты или «вольняшка», и мы этим временами пользовались. Я постарался, чтоб мой высокий, «неубедительный», как утверждали приятели, голос звучал на этот раз медленно и низко – охрана, как и большинство людей на земле, уважала басы, а не тенора.
– Старший дежурный по вахте старшина Семенов слушает, – отрапортовал в трубке быстрый голос. Сразу было понятно – служака, молодой, всеми силами выставляющийся парень.
– Кто, Семенов? – прорычал я, – Ага, Семенов! Значит так, Семенов, пошлешь немедленно стрелочка в пятнадцатый барак и извлеки оттуда сукина сына Никитина, механика плавильного цеха. На ватержакете авария, надо его сюда. Никитина знаешь, Семенов?
– Так точно, товарищ начальник! – отбарабанил старший дежурный. – Никитина знаю. Сам пойду для верности. А куда доставить зека Никитина?
– Куда? Мда… надо подумать. Я то ухожу домой, гости ждут. Вот что, Семенов. Доставишь зека Никитина в лабораторию теплоконтроля и сдай под расписку начальнику лаборатории. За срочность доставки отвечаешь лично. Ясно?
– Ясно, товарищ начальник! Простите, товарищ начальник, с кем я разговариваю?
– Не ожидал, Семенов, – прохрипел я утробно. – Кого-кого, а меня ты должен узнавать по голосу. Фамилию-то я могу назвать всякую – соображаешь?
– Правильно, товарищ начальник! Сообразил! Будет исполнено, товарищ начальник!
Я отсмеялся и посмотрел, готова ли картошка. От сухой картошки шли свежие запахи. Она булькала и разваривалась, готовясь превратиться в пюре. Я присел около плитки на табуретку и, помешивая варево, задумался. Я размышлял о себе, о Славе, о Подрубаеве, об убежавших в страхе Вале и Зине, о незнакомой сердечной женщине, испекшей мне пирог, – о всем нашем странном времени. Передо мной одно за другим возникали лица людей, проносились темные фигуры – я пытался уловить в их облике смысл эпохи, ее глубоко запрятанную, невидимую с поверхности суть. Но эпоха не походила на отдельных людей, даже миллионы лиц и фигур не исчерпывали ее. Надо было разбираться не только в облике и поступках, но и в тайных мыслях и чувствах всех этих людей, а я не мог разобраться в самом себе – где мне поднять такую задачу? Помню, что некоторое время меня занимал вопрос, кто кого больше испугался, когда Подрубаев очутился лицом к лицу с девушками – они его или он их? Потом я решил, что больше всех испугался я, и покончил на этом бесцельные размышления.
На лестнице загрохотали шаги двух человек. В лабораторию ввалился покрытый снегом, совершенно ошалевший Слава. За ним, не отпуская его дальше чем на шаг, двигался невысокий, востроносый стрелок с винтовкой.
– Вы будете начальник теплоконтроля? – спросил он.
– Я. В чем дело?
– Приказано вручить вам под расписку зека Никитина по случаю аварии на плавильной печи.
– Понятно. Присядьте, пока я напишу расписку. Слава с тревогой схватил меня за руку.
– Какая авария? Где? Кессоны прогорели, что ли? Я должен немедленно бежать на ватержакет…
Я сделал знак глазами, чтоб он больше не смел меня расспрашивать. С этой минуты Слава был уверен, что случилось несчастье, о котором при постороннем нельзя и упоминать. Я еще подлил масла в огонь, бушевавший у него в груди.
– Успокойтесь, Никитин! – сказал я строго. – Авария такого сорта, что придется возиться всю ночь. Раньше отпустим конвой, а потом займемся ею. Ваша фамилия, старшина?
– Семенов, – стрелок с жадностью втянул в себя запах, струившийся из консервной банки на плитке. – Повезло вам – картошку достали…
– Заключенным всегда везет, разве вы не знали? – сказал я, вручая ему расписку. – Как погода на дворе Семенов?
– Дует пурга-матушка! И морозец градусов тридцать. Теперь мне топать обратно два километра. Желаю успеха в ликвидации аварии. В такой день авария – ой, нехорошо… Начальство сердилось по телефону, просто страх!..
– Минуточку, старшина! – Я вынес из своей комнаты бутылку разбавленного спирта, три стакана и тушенку. – Заправься на дорогу!
Мы подняли стаканы и чокнулись.
– За здоровье Октября! – сказал стрелок и набросился на еду. – Чтобы вам свободу поскорее, ребята!
Когда он ушел, Слава, до того старавшийся сохранять спокойствие, бешено сорвался с места:
– Совесть у тебя есть? Что случилось? Я позвоню в плавильный цех.
– Возьми стаканы и спирт и перенеси их в мою комнату, – ответил я. – Это единственное, что от тебя требуется. Остальное я сделаю сам.
– Не шути! Я чуть с ума не сошел, пока добирались. Хотел прямо в цех, стрелочек заупрямился – нет, только к тебе. Пойми же, меня с нар подняли, я ничего не знаю! Так есть авария или нет на ватержакете? Болван, чего ты молчишь?
Я сел у стола и важно вытянул ноги.
– Не вижу почтения, Слава. Не забывай, что я написал на тебя расписку – до утреннего развода ты у меня в руках. Короче, болван отставляется. С ватержакетом ничего не произошло. А теперь открой форточку и достань бутылку шампанского!
«Ноги» для бесконвойного хождения
В 1943 году в Норильский комбинат прилетел новый главный инженер – Виктор Борисович Шевченко. А так как в это время начальник комбината Александр Алексеевич Панюков находился, по случаю болезни, в длительном отпуске на «материке», то Шевченко сразу уселся в оба верховных комбинатских кресла – начальника и главного инженера.
Появление нового руководителя было ознаменовано собранием в ДИТРе – доме инженерно-технических работников – местных начальников всех рангов и калибров. На этом собрании Шевченко произнес свою тронную речь. О том, как происходила встреча главного начальника с подчиненным ему начальством, нам с воодушевлением поведал главный энергетик Большого металлургического завода.
– БМЗ – Сергей Яковлевич Сорокин, присутствовавший на собрании.
– Ребята, он невысок, полный, лысый и вообще – полковник, – рассказывал Сорокин в своем кабинете группке самых близких своих зеков – мне, Василию Лопатинскому, Мстиславу Никитину, Павлу Кирсанову. – А шинель у него, ребята, я посмотрел, обтрепанная, не то с чужого плеча, не то от рождения второго срока. И пуговица одна повисла, нитка длинная, не сегодня завтра оборвется. Еще не видал таких несолидных полковников. Нашим орлам из третьего отдела, ну, Племянникову или Двину из УРЧ лагеря, не говорю о начальнике лагеря Волохове, он ни в подметки… А что говорил! Что говорил!