– А у меня не только хлеба, даже муки нет, чтобы лепешек напечь. А в школу ходить мне просто не в чем.
– Как нет хлеба? Как не в чем? – всплеснули они руками.
– А так, – он поднялся. – Вера Ивановна, ваша дочь Наташа первого сентября в школу пришла, наверное, в новом коричневом платье с белым фартуком, с кружевным накладным воротником и такими же кружевными манжетами? – он повернулся. – Теть Тань, а ваш Борис, поди, в сером шерстяном костюме, белой рубашке и черных полуботинках? А я сейчас вам покажу, в чем я могу прийти в школу, кроме того, что надето на мне.
Снял со стула брюки. Низ штанин был весь в бахроме. На коленях, усыпанных латками, зияли дыры. Из шкафа вытащил две с закрученными воротничками, вылинявшие от времени и потерявшие цвет рубахи, несколько пар носков с латками на пятках, пионерский галстук, вырезанный ножницами из красной хэбэшной ткани. Вышел в коридор, вернулся и поставил посередине комнаты ботинки из кирзовой кожи, пятки которых были стоптаны на нет, а носы подвязаны отожжённой проволокой.
– Вот! Это моя школьная форма. В такой вы отправили бы своих? – спросил четырнадцатилетний подросток и заплакал.
Взрослые в оцепенении молчали. Одна из родительниц встала и со слезами на глазах наклонилась над Вовкой.
– Вы идите. Подождите меня на улице. Я сейчас выйду, – обратилась она к остальным. Все молча вышли.
На следующий день группа родителей еще в большем составе появилась снова. Весело и непринужденно они доставали из пакетов разную одежду, примеряли ее на Вовку, устроив в квартире настоящую примерочную. Две женщины суетились у газовой плиты, готовили еду. Через час устроили чаепитие с принесенными сладостями.
Мать вернулась через неделю. Ее вызвали в родительский комитет, на который она не явилась. Вовка в школу так и не пошел. Его устроили в профессионально-техническое училище несмотря на то, что прием уже был давно закончен и группы сформированы.
– Вот и слава Богу, – сказала мать, узнав, что сын устроен в ПТУ.
– Теперь ты на два года будешь одет, обут и накормлен. Получишь специальность, а там, глядишь, и армия не за горами.
Последний самый жесткий конфликт с матерью произошел, когда Вовка уже окончил училище, работал не медном заводе, а вечерами ходил в вечернюю школу. Мать дома появлялась очень редко, забегала на несколько минут и опять уходила надолго.
Вовка пришел домой после работы. В этот день на заводе выдавали зарплату. Мать уже ждала его.
– Деньги получил?
– Да.
– Мне нужно сорок пять рублей. Мы завтра с Ермолаевичем и его детьми Германом и Октябриной едем на две недели в Артемовск обустраиваться.
– Так я всего сорок пять рублей получил.
Он выложил деньги на стол.
– Что, не проживешь до аванса?
– А на что я буду питаться?
– Вам же на заводе талоны на питание выдают, продержишься.
– Мам, ну хоть десятку давай я оставлю себе.
И тут у матери началась просто истерика:
– Скотина ты неблагодарная. Я тебя выкормила, вырастила, а ты так отвечаешь на материнскую любовь. Пожалел денег.
Вовка отрешенно сел за круглый стол, который стоял посередине комнаты. Мать подошла сзади, взяла в руки табурет и с размаху опустила его на голову сына. Взяла деньги со стола и вышла.
Очнулся он на полу, друг Борис бил его по щекам.
– Беляк, что с тобой?
Вовка открыл глаза, приподнялся, держась рукой за затылок, пошатываясь пошел в ванную комнату и, склонившись над раковиной, открыл воду. Его долго тошнило и рвало.
В конце октября он получил повестку в армию.
За время службы от родных Вовка получил лишь два письма, оба в канун своего двадцатилетия. Одно пришло от сестры, другое от матери. В конверте от сестры лежал рубль.
Отслужив почти три года, домой Вовка не вернулся. Уехал на Крайний Север. Получив первую зарплату, почти полностью потратил ее на подарки. Набил две увесистые посылки и отправил их авиапочтой не на деревню дедушке, а на конкретные адреса своей матери в город Артемовск и сестре в Новосибирск.
В первый же отпуск купил путевки в санаторий и свозил мать вместе с Ермолаевичем на море, где они оказались впервые. Но Вовка так и не дождался от матери не только любви, но даже ласкового слова.