Осенью 1938 года было уже понятно, что республиканцы проиграли войну, началось массовое дезертирство. Скоро бои уже происходили на улицах моего родного города и вылились на баррикады.
Я состояла в Организации «Объединенная социалистическая молодежь». Нам, подросткам, тоже хотелось внести свой вклад в борьбу с путчистами, и мы по ночам, прячась, бегали расклеивать листовки на домах. И вот однажды патруль задержал нас. Арестовали всех пятерых: трех девчонок и двух ребят. Мальчишек отвезли в участок, а нам связали руки и забросили в машину, накрытую тентом. Охранять нас поставили часового, который периодически влезал в кузов и хватал нас за груди, залазил под подол. Мы были очень напуганы, сидели и плакали всю ночь. А под утро, когда начало светать, вдруг раздался треск, и мы увидели, как чей-то нож разрезает брезентовый тент кузова, и услышали шёпот на корявом испанском:
– Chicas, ahora nosotros le ayudaremos («Девушки, мы сейчас вам поможем»).
Когда нас вызволили из плена, мы увидели двух ребят. Один из них сказал:
– Soy rusa, mi amigo es italiano («Я русский, мой друг итальянец»).
Так я впервые увидела Николоса и влюбилась в него с первого взгляда. Меня поразила его светлая добрая улыбка, которая не сходила с его лица. А сейчас уже не сойдет и до смерти. Я заворожённо смотрела на его волосы и думала: «Еще такой молодой парень, а уже весь седой». Я тогда не знала, что светлые волосы имеют свойство выгорать на солнце.
Бригада интернационалистов базировалась на окраине города. В промежутке между боями устраивали целые концерты с песнями и плясками. Здесь Нику не было равных, и, глядя на этого обворожительного парня, я влюбилась в него в него все больше и больше. Он попросил меня научить танцевать его испанские танцы, и я учила. Мы использовали любую передышку между боями, чтобы быть вместе. Только святая дева Мария знает, как я молилась, когда начались бои за Картахену.
При первых же звуках стрельбы старики, женщины и дети спешили укрыться в подвалах и церквях. Отряд Николаса защищал центр города. Путчисты предприняли очередной штурм. Бой шел уже несколько часов. Я стояла у алтаря, смотрела на икону Мадонны и молилась за своего возлюбленного. И вдруг мне показалось, что из глаз Святой покатилась слеза, а внутренний голос мне сказал: «Он в опасности!».
Я тут же выскочила наружу и бросилась к центральной улице города, откуда раздавалась ожесточенная канонада. Не успела пробежать и сотни метров, как за моей спиной раздался глухой взрыв. Я обернулась. Свод церкви был разрушен.
Нашла я Николоса через несколько часов. Улица была пуста, повсюду лежали тела убитых, баррикады были разрушены. Монархисты уже прошли здесь, пристреливая раненых, зная, что против них сражался отряд добровольцев-интернационалистов. Среди множества трупов я увидела его, вернее пилотку, которую подарила своему возлюбленному, сделав на ней вышивку: «Con el amor de mi salvador» («Моему спасителю с любовью»). Окровавленный Ник лежал под гусеницами своего подбитого танка лицом вверх с застывшей улыбкой на лице. Я упала на колени рядом и зарыдала. Бросить его здесь я не могла, нужно было тело предать земле, а тащить его днем было опасно, и я легла рядом, чтобы дождаться темноты. Лежала, плакала, читала молитву и не заметила, как уснула. Пришла в себя почувствовав, что кто-то тащит меня за руки:
– Oh, Dios! («О, Боже!»), – в испуге крикнула я.
– Ты жива? – вдруг услышала родной, знакомый голос.
– Y tu vives? («Ты жив?») – спросила я. Кинулась к нему на шею и начала целовать. Он застонал и повалился набок. Меня тащил раненый и контуженый Ник. Тут я влюбилась в него еще раз.
Месяц я ухаживала за ним, обрабатывая и перевязывая раны, к счастью, они оказались не тяжелыми, а вот от контузии у него болела голова, и часто подступали приступы рвоты.
Франкисты уже вовсю хозяйничали в городе, а через два месяца Каудильо выступил по радио с обращением к нации, в котором объявил о полном разгроме республиканцев и отметил, что любое выступление против властей будет подавлено, но он никогда не допустит расправы над невиновными и заверил население, что не будет преследовать воевавших на стороне республиканцев, а тех, кто состоял в интернациональных бригадах, будут судить по закону Испании и расстреливать как оккупантов.