Нестора можно и должно исправлять с помощью прочих исторических познаний; в коротких словах скажу, что произвело одно простое сличение его переписчиков.
I. Все показывают год, в который призваны варяги, в который они пришли, в который Рюрик сделался государем, и все это ложь, ибо в начале русской истории совсем нет верной хронологии и грубые противоречия ощутительны.
II. Начало Руси — не теперь отыскано, ибо слава этого принадлежит Байеру, — но выведено из всякого сомнения. Никто, кто только что-нибудь читал о норманнах, не может принять варягов ни за кого более, кроме норманнов; сам Болшев убедился бы, что Рюрик был немец, а не финн, а Варяжское море было Балтийское, а не Ладожское озеро.
III. Никто не может более печатать, что Русь, задолго до пришествия Рюрика, называлась уже Русью. До сего времени земля эта не имела никакого общего названия, а получила его только от некоторой особенной части варягов, называемых руссы, ибо это говорит сам Нестор, противоречить которому есть то же, что признавать ложную Иокимовскую летопись за истинную.
Что хотя многие считают весьма вероятным, что эти руссы означают шведов, то если они и обманываются, то не за что считать их государственными преступниками; а равно и тех, которые думают, что прародитель высокого Рюрикова племени упражнялись в (тогдашнем) почетном ремесле прародителей англо-саксонских королей.
IV. О древних городах Славянске и Русе Нестор столь же мало знает, как о сродстве Рюрика с императором Августом. Даже существование самого Гостомысла подвергается опасности от грубых противоречий и т. д.
В описаниях происшествий, бывших при последующих государях, а особливо при Ольге и Владимире Великом, представляются такие же вздорные басни и несообразности, принадлежащие как переписчикам, так и самому Нестору, и которые должна разобрать критика.
Неизвестно, до какого места писал Нестор, ибо временник его смешан без отделения с продолжателями оного. Татищев думал, что Нестор перестал писать в 1093 году, ибо здесь в некоторых списках на конце поставлено увещевание, оканчивающееся аминем.
Предлагаемое мною начертание истории
Первый закон в истории — не говорить ничего ложного. Очистить малообработанную историю от басен, ошибок и вздорных мнений, можно по справедливости назвать трудом, заслуживающим уважения, хотя часто и неблагодарным. Нелегко отстать от положений, которые долгое время вообще всеми принимались; оскорбляешься, если покажут тебе важную, а часто даже смешную ошибку; сердишься на того, кто смеет противоречить всем, кто только разрушает, вместо того чтобы созидать, и кто только из одной ученой дерзости возводит сомнения на доказанные истины.
Но сомнения и легковерие суть две крайности, которые подобно всем крайностям, ни к чему не годятся. Что я их знаю и от обеих остерегаюсь, тому служит одно место, напечатанное мною:
«Человек, находящий повсюду в истории сомнения, не как картезианец, но как раскольник, есть презрительное творение, заслуживающее ненависть или сожаление, смотря по тому, отчего происходит его сомнение: от простой ли охоты говорить что-нибудь новое, или от неспособности понимать основательные начала.
Но легковерный, верующий без основания, и суеверный, верующий против основания, походит на старую бабу, которая верит только тому, чему верят другие, которая не может рассматривать, не хочет исследовать, и только что бранится, если нарушат спокойную ее веру: разве мало наносят вреда истории сии оба рода людей?..».
Первый, кто изгнал из британской истории Приама, из французской Брута, из немецкой Сакса и Франка и т. д., верно от современников своих был почтен за неверующего и даже нажил врагов. Второе поколение само уже начало сомневаться, а третье совершенно примирилось с первым неверующим и даже сделалось ему благодарным.
Из сделанного мною исследования до самой Рюриковой смерти следует теория и вместе начертание, как можно и должно начатый мною труд продолжить и усовершенствовать более, нежели мог я это сделать в моем положении. Эти страницы относятся единственно к русским читателям, даже не к историкам, если только они ученые. В существе они содержат все то, что я напечатал за 35 лет, только сокращенно и гораздо определеннее. В Германии моя книга принесла пользу, как я вижу из всех учебных книг по европейской истории, но в России осталась совершенно без действия.