Его голубые глаза горели, и Шаллан нравилось видеть их блеск. Почти как от штормсвета. Она знала эту страсть — состояние, когда чувствуешь себя живым. Когда ты до такой степени чем-то поглощён, что теряешь себя в этом чудесном ощущении. Для нее это было искусство, но, наблюдая за Адолином, она подумала, что они не такие уж и разные.
Делить с ним эти моменты, заражаясь его энтузиазмом, казалось ей чем-то особенным. Интимным. Даже больше, чем их близость ранее вечером. Она позволяла себе быть Шаллан в некоторые моменты. Но всякий раз, когда боль от держания меча проявлялась — когда она действительно начинала думать о том, что делает — она могла стать Сияющей и избежать этого.
Она искренне не хотела, чтобы всё заканчивалось, так что она позволила этому растянуться до позднего вечера, когда давно пора было уже закругляться. Наконец, усталая и вспотевшая, Шаллан попрощалась с Адолином и взглянула на то, как он спускается вниз по коридору, унизанному линиями породы. Он шел пружинистым шагом, с лампой в руках и защитными полосами на плече.
Шаллан придется подождать следующей ночи, чтобы посетить таверны и поохотиться за ответами. Она вернулась обратно в комнату, чувствуя себя странным образом довольной, несмотря на то, что мир приближался к своему концу. Этой ночью она, в кои-то веки, спала спокойно.