А я, скорее, не люблю,
Когда народ в порыве мести
Желает смерти королю,
Как избавленья от бесчестья.
Не лучше ль просто отвести
Рукою тяжкое убранство
И понемногу перейти
В иное, лучшее гражданство?
Чтоб тот, кому уже во сне
Звенят кремлёвские куранты,
В своей, ещё родной, стране,
Себя почёл бы эмигрантом,
И шёл по улице и пел,
Как дурачок махал руками,
И чтоб никто не захотел
Ему вдогонку бросить камень.
На реках вавилонских
И. Г.
Самый дух как воздух выпит
За решёткою зубов.
Я люблю тебя, Египет,
И стада твоих рабов.
От блаженства и покоя
Стережет жестокий Бог,
И кричит на водопое
Оболваненный пророк.
Я встаю бесцветной ранью
… … … … … … … … … … … … … … …
Чтобы искорка сознанья
Перекрасила лицо.
За посланцем исполина
Я иду по дну морей,
Как отец идёт за сыном,
Потому что я умней.
Под копытом ассирийца
Я гляжу на дым костра,
Я люблю святые лица
Отчуждённого добра.
Отчего же не скудеет
Тяга к вечной обороне?
Я хочу быть иудеем,
Чтобы плакать о Сионе.
Н. Н
Разрывается тело конверта,
Выпадает наружу душа.
На четыреста три километра
Уже слышно, как листья дрожат.
Постепенно вторгается осень,
И домов улетающих сны
Замерзают, и лето уносит
Беззащитное тело луны.
Где-то в воздухе мокрого снега
Высоту набирает звезда,
А деревья, как гроб Магомета,
Не летят ни туда, ни сюда.
В этом мире холодной печали
Я живу для тебя лишь, а ты
Умираешь в конце и в начале,
И не видишь полёта звезды.
Я смотрю в уходящее лето,
Я ищу незабудку в себе,
Чтобы встретились два человека,
Чтобы встретились два челове…
Н. Н. (2)
Беглая странница, жившая в светлой аллее, привет!
Как ты сейчас среди тёмных, и серых, и блёклых
предметов?
Лёгким дыханьем проносится время, и вот его нет,
Скоро зима, или, может, весна, или это желанное лето?
Перебои размеров и обморок чёрных цезур,
Ты сидишь у окна и считаешь количество милых и
правых,
Разгорается утренний шорох, и птицы щебечут внизу,
И с белёсой страницы на землю стекает отрава.
Остаётся опять перемена столетий, часов и минут,
Перемена пространства уже не даёт перемены,
Если кто-то забыл, что его позабыли и ждут,
Он уже не придёт, и не встанет, как царь, на колени.
Через тысячу лет я тебя окликаю — привет!
Ты прекрасна, как соль, и нежна, и не любишь упрёков,
Ты читаешь стихи, и слова улетают, как свет,
От горящих сердец позабытых когда-то пророков.
«Останутся детские страхи…»
Останутся детские страхи,
Старания Зигмунда Фрейда,
Колышутся страшные флаги,
Доносится тёплая флейта.
О, если бы кто-нибудь в мире
Услышал бы доброе сердце,
Он выдал бы девочке Ире
Билет в захолустное детство.
Холодную острую память,
Ходы одичавшего тела
Она собрала бы руками
И голосом светлым отпела.
Так вот что она обещала
Ночною порой новогодней,
Она мои сны посещала,
А я это вспомнил сегодня.
«Ты приводишь погожие дни…»
Ты приводишь погожие дни,
Ты присутствуешь, словно природа
Ожидает твоей болтовни
Точно так же, как утром — восхода.
По привычке к счастливой судьбе
Ты прекрасна любое мгновенье,
И природа подходит к тебе
Как, наверное, в дни сотворенья.
А и вправду, такие дела
Не по нраву-обычаю людям.
Где ты будешь и где ты была,
Когда я не родился и умер?
«Я умру не тогда…»
Я умру не тогда, когда скажешь ты: — Нет, —
И уйдешь в направленье бумажного звона
Затуманивать небо огнем сигарет
И рыдать в золотое нутро телефона,
Никого не обидев, не крикнув: — Прощай!
Не допив из последней белёсой бутыли,
Не порывшись ищейкою в общих вещах,
Не накапавши в ноздри какой-нибудь гнили,
Не оставив меня как обломок свинца,
Как железную куклу с селекторным горлом,
Не оставив в конверте обломка лица
И квадратного вечера аэропорта.
Ты позвонишь из Ялты и скажешь: — Привет! —
И обрушится небо в стенах телефона,
Но не скажет никто, никого уже нет,
Никого не бывает и не было дома,
Никому ни за чем и никто не рождён,
Никого не бывает зимою и летом.
Отчего ты живёшь под холодным дождём
И всё время одна, и никем не согрета?