Владимир вполуха выслушал его оправдания. Мрачный, сосредоточенный, со скрещенными на груди большими тяжелыми руками, он в эти минуты смахивал на полководца, который, понимая, что проигрывает сражение, все еще надеется на какое-нибудь чудо.
И вот последняя спасительная мысль:
— Едем к Гончаренко!
По дороге легкой рысцой трусила лошадка. В бестарке, свесив наружу ноги, полулежал одетый в выпачканную глиной спецовку мужчина лет тридцати.
— Здоровеньки булы, Владимир Иванович!
— А мы к тебе, Виктор Никифорович! Зашиваюсь с семенами. Помоги! Людей надо организовать и вообще…
Гончаренко смущенно улыбнулся:
— Та шо ж я буду подменять управляющего?
— А как коммунист! — нашел нужные слова главный агроном.
— Рази шо так, — согласился Гончаренко и, словно уже давно был в курсе всех свалившихся на главного агронома неприятностей, без единого уточняющего вопроса начал прикидывать на пальцах: — Петро пидэ… Нина пидэ… Галя на работе… Кучумовапидэ… Клава не станет отказываться, но слабая… Оля… Маруся… Восемь чоловик хватит? Колы попереминке машины загружать, будэ усё идты и будэ усё справно…
Вскоре он уже распоряжался возле зерносклада:
— Цэй погрузчик малэнький так поставить и сыпать у стороны. А у того вал погнут, можее травму зробыты… Электрик дежурный е? Чтоб свет ночью был… У того транспортера трэба ремень ушить, вин нэ тянет…
Кивнув в его сторону, Владимир сказал мне:
— Редкий талант у мужика. Теперь я спокоен: если Гончаренко взялся помочь — семена будут засыпаны. До недавнего времени был управляющим, так я горя не знал с этим отделением.
— А что случилось?
— Глупая история, вспоминать неохота…
Позднее я узнал от других людей, что за история приключилась с Гончаренко. Один пьяница в посевную прихватил два мешка семенных отходов. Директор поехал по свежему следу и поймал пьянчужку с поличным, а заодно под горячую руку прогнал Гончаренко в объездчики: что, мол, за управляющий, если у него из-под носа зерно крадут!..
Вечером, когда мы заехали домой перекусить, к Маше по какому-то делу заглянула жена директора. Я полушутя-полусерьезно подбросил ей: не бережет, мол, здешний директор своих специалистов. Как она на меня поглядела!
— А вы спросите: бережет ли директор сам себя! — И к Маше: — Вчера твой-то когда с работы домой пришел? В полдвенадцатого? А мой Гариф Зарифович после планерки, тоже в полдвенадцатого ночи, как укатил на отделения, так я его и не видела всю ночь. В пять утра приехал. Сразу завалился спать и велел разбудить через полчаса. Ну, я не такая дура — ничего, думаю не случится, если и три часа поспит. Так что вы думаете? В половине шестого, будто кто ему в уши выстрелил, вскочил и — в машину. Так его до сих пор где-то носит нечистая сила… Извини меня, Владимир Иванович, но ты ведь в сравнении с Гарифом Зарифовичем как на курорте живешь: на дворе вон еще как светло, а ты — дома… — И опять выразительно глянула на меня: — А вы говорите…
На другое утро часов в семь Дроздову позвонил начальник райсельхозуправления и спросил, как дела.
— Да ничего, — скромно этак ответил Владимир. — На втором отделении вчера две тысячи тонн засыпали.
— Это хорошо, — похвалил его начальник управления и сказал, чтоб не очень расстраивался, так как строгий выговор будет заменен на просто выговор. А если дела с засыпкой семян пойдут еще лучше, то «может, обойдемся и вовсе без взыскания».
Когда я рассказывал ему о «Красной звезде», о том, как в этом курганском совхозе специалисты приходят на работу в восемь утра, а в начале пятого расходятся по домам, как тамошний главный агроном по вечерам ковыряется на своем приусадебном участке, где у него и сад, и огород, и пасека с пчёлами, Владимир сперва только посмеивался:
— Это на какой, говорите, звезде?
— Своими глазами видел! — божился, уверял я его.
— Ну, может, хозяйство это какое-нибудь экспериментальное, тогда другое дело.
— Да нет же, самый обычный большой совхоз!
— А в уборку они как, в посевную? Тоже по восемь часов?
— Круглый год. Круглый год у них восьмичасовой рабочий день. Как в городе на каком-нибудь заводе.
— Ну не знаю, не знаю…— помотал Владимир головой. — Что-то из области фантастики.
Однако на другое утро сам вернулся к разговору: