Все это зрелище резни и бойни Нострадамус наблюдал в своей душе. Вдруг обрывки картин хлынули сплошным потоком, и он узнал, что последняя религиозная война внутри Европейского континента еще не прекратилась. Пострадали Германия, Швеция, Австрия. Полыхала пожаром земля в Азии и Африке. Но после того как бедствие, порожденное персидским Молохом, приняло крайние формы, положение вдруг резко изменилось, и от Испании последовал ответный удар, поистине потрясший планету. Днем Средиземное море принадлежало мусульманам, однако ночью со скалистого Иберийского побережья с шипением вырвались гигантские острые клинья и взяли курс на ливийские и тунисские укрепления. Совращенные персидским Молохом, города рушились под грибовидным облаком — в течение нескольких секунд западный меч уничтожил все, что отпало от учения человечества.
Восточный меч собрал некоторую жатву и в России, но там между небом и землей поднялся разрушительный огненный шар. Это случилось февральским днем уже в третьем тысячелетии. Наследники перса должны были спасаться бегством к берегам Красного моря, где их настигло возмездие человечества, свободного от всех ложных религий. Еще раз над пустыней расцвел облачный гриб, и огненная буря обрушилась на море и разбила головы католическому и мусульманскому идолам.
В северном полушарии сгущались туманы, когда бойня, порожденная безумием священников, прекратилась навсегда. Нострадамус устремился в мягкую спасительную пелену десятизвучия. Ему дозволено было упоение полетом. Все муки закончились с космическим пульсом. Более чем двухтысячелетнее отклонение человека от правильного пути было закончено, люди нашли дорогу к горнему миру. На какое-то мгновение Мишель предположил, что в нем зарождается последнее видение. Но с беспощадной силой он был выброшен из этого лучезарного зрелища и рухнул навзничь на соборной площади Кёльна.
Костер погас сам собой. От невинной жертвы остались обугленные кости на цепях, Мишель дернул вожжи, хлестнул клячу, начав пробираться сквозь толпу глазеющих и буйствующих скотов к ближайшим городским воротам. Только в долине Рейна он сбавил ход. Забившись на ночь под ольху, Мишель так и не смог сомкнуть глаз до утра. На горизонте все еще стояла гигантская тень германского города. Огонь и клубы дыма росли, и казалось, что они пробиваются в грядущие столетия, смешиваясь с ядовитым газом. Лица загорались и пропадали в ночном клубке времени и в следующей половине столетия под тевтонскими башнями кафедрального собора. Лица женщин, поэтов, мыслителей.
Нострадамус заглянул в будущее Германии и увидел, что конфликт существовал и после того, как были сброшены императорские короны, уничтожены крысиные морды, а немецкая столица оказалась перемещена в небольшой городок неподалеку от Кёльна. Мишель слышал, как трубят властные христианские трубы. Снова существовали бедность и беззащитность среди людей, и без того уже принесенных в жертву, и опять осенялось крестным знамением оружие, и снова с грохотом маршировали тевтонцы в дальних уголках страны. Снова хотелось Крестовых походов.
Нострадамус летел дальше и с потерей родины осознавал себя в необозримой толпе другим человеком. К Рейну и Мозелю, грохоча и трясясь, мчалась колымага неделями, без остановки. Лето 1545 года приближалось к межени. На плоскогорье Лангра Нострадамус наконец встретил по дороге беженцев, ехавших в противоположном направлении; на юге Франции снова разразилась чума. От Оверня до Гаскони никто не был застрахован от смерти.
Нострадамус услышал внутренний голос: он будет нужен там. И вместе с тем почувствовал, что время его изгнания истекло, что угроза со стороны Инквизиции уже не имела никакого значения. Он еще раз хлестнул клячу и помчался до ближайшего торгового местечка, где отдал свою клячу и повозку в обмен на чистокровного скакуна. Менее чем за неделю он покрыл расстояние от Роны до Гаронны. Как он услышал, чума свирепствовала больше всего в Тулузе. В начале сентября прибыл туда, и круг, который он начал описывать двадцать лет назад, замкнулся.
Книга третья
ЯСНОВИДЕЦ ИЗ САЛОНА
(1546–1566)
Тесье
Ничего другого он и не ожидал, когда увидел в доме Скалигера закрытые ставнями окна. В душу закралась грусть. Неспешно въехав в Лавеланет, он вдруг пустил коня рысью. Из-под копыт брызгами разлетелось снежное месиво вместе с мелкой галькой. Далеко впереди он видел Монсегюр, вершина которого оказалась в этот час скрыта облаками.
На пути к крепости Нострадамус спешился и сквозь туман — словно во сне — повел коня под уздцы. Наконец он достиг ворот. Но как только привязал жеребца к дереву, время отбросило его назад.
…Вместе с Горним лучиком он раскачивался на послушном камне; в отдалении стоял Юлий, а еще дальше — в темном проеме портала — Рабле. И хотя казалось, что они находились в разных пространствах, у всех троих было нечто общее, согревавшее теплом его собственную душу: как и жена, друзья хотели его увести, укрыть от внешнего мира, от зимы, облечь его в теплые покровы, поскольку он не имел возможности как следует одеваться. Он купался в волнах блаженства, подаренного ими, находясь как бы вне мира и его сущности.
На рассвете, когда Нострадамус пришел в себя, все еще согреваемый внутренним жаром, Монсегюр был залит золотистыми лучами. Картина поразила его до глубины души. В это мгновение им овладела уверенность в том, что в Лавеланете его ждут.
Он спустился в долину и заметил вдали экипаж, приближавшийся со стороны Мирепуа. Перед загородным домом Скалигера он остановил жеребца и не удивился, когда там чуть позже появилась и коляска. Мужчина лет пятидесяти, вышедший из коляски, был огромного роста. Светлые волосы, растрепанные ветром, уже тронула седина, но глаза казались совсем молодыми. Когда незнакомец заговорил, речь его напомнила о древних преданиях, поскольку изъяснялся он на провансальском наречии:
— Я видел, как ты спускался от Монсегюра. А теперь мы встретились перед домом моего друга… Юлия Цезаря де л'Эскаля! Думаю, это не случайно…
— Так могут считать только непосвященные, — ответил Нострадамус. — Я знал, что сегодня случится, что было предопределено свыше. Дух Скалигера, моего друга и наставника, передался мне, но участие в игре принимали и другие — Рабле, Горний лучик…
— У тебя провансальский акцент, как и у меня, — пробормотал седовласый великан. — Имена, названные тобою, звучат как одно. Я знаю, кто ты! Вот моя рука, Мишель де Нотрдам! Ты вернулся так, как предсказал Юлий. Нас свела здесь его смерть…
— Смерть?! — испуганно вскрикнул Нострадамус. Неожиданно он вспомнил, что невзначай уже высказывался об этом.
— Ты не знал — и тем не менее знал, — великан кивнул головой. — Да, Скалигер прошлой осенью отдал Богу душу. Кончину принял смиренно, выполнив в этой жизни свой долг. Мы часто говорили о тебе тем летом, которое провели здесь.
— Так ты, как и он, катар?
Великан кивнул.
— Меня зовут Женетт Тесье. Я родом из Салон-де-Прованса. Если Юлий не рассказывал обо мне, то лишь потому, что не считал необходимым. Он знал, что мы встретимся с тобой. Он также обладал даром ясновидения. Последним летом, когда мы вместе жили в Лавеланете, он сообщил мне, что наши с тобой тропы сойдутся именно здесь. И вообще, Мишель, он завещал нам свое имущество.
Нострадамус согласился с последними словами великана, и они (у Тесье был ключ от двери) вошли в дом.
Книги и телескоп были уложены в коляску. Зная, что Тесье и Нострадамус приедут сюда, Скалигер оставил эти вещи в Лавеланете. Лошади тронулись друг за другом в направлении Каркассона. Жеребец Мишеля рысцой последовал за экипажем. Под колыхавшимся кожаным навесом мужчины обсуждали будущее Нострадамуса.
— Когда я уезжал, чума еще вовсю косила людей в Провансе, — сообщил Женетт. — Хорошо бы поступить на службу к магистру. Позже это поможет тебе утвердиться в городе. Тогда никто не посмеет пытать тебя о твоем прошлом. Задача, которую ты наконец должен решить, это устроиться так, чтобы жить в безопасности и завоевать отличную репутацию у городских тупиц. Я буду помогать по мере возможности, так что ты не будешь чувствовать себя одиноким!
Мишель был поражен: ему казалось, что лица Тесье и Скалигера суть один и тот же лик. Пока экипаж катил от Каркассона до Нарбонна и Безье, Нострадамус все сильнее привязывался к Тесье.
В Люнеле они пили за здоровье Рабле, который — судя по слухам — остановился в Париже. Поразительно быстро росла его слава, что, однако, не было неожиданностью для Нострадамуса. От Нима и Тараскона воздух доносил аромат родных мест. В Сен-Реми Мишель снова увиделся с родными, а в Салоне понял, что чума страшнее всего свирепствовала именно в Эксе.
Помня о совете Тесье, Нострадамус пробыл в доме катара всего два-три дня, затем оседлал коня и поскакал на юго-восток. Апрель был в самом разгаре, когда он прибыл в древний город. Он вдруг подумал о том, что в Экс-ан-Провансе, где уже больше столетия существовали университет и кафедральный собор Сен-Совёр, вдруг свила гнездо чумная зараза.
В университетском флигеле располагалась и больница. Там Мишель получил комнату. Некоторые из членов магистрата, оставшиеся в Эксе, приветствовали знакомого врача. Никогда не отступавший перед опасностью, Мишель и на этот раз, едва распаковав седельный мешок, бросился сражаться с чумой.