И вот тогда человек в Прощенное воскресенье, даже если он ничего особенного не сказал и не услышал, вдруг остается наедине с этой мыслью. И тогда становится по-настоящему страшно. Потому что тогда уже не хочется просто формальных слов. Тогда хочется прощения не на словах, а в душе.
Но для этого надо решиться на еще один шаг: не просто простить и не просто попросить прощения, а действительно попытаться измениться.
А это уже подвиг. А подвигов боятся все.И потому человек в Прощенное воскресенье часто говорит слова - но не решается на то, чтобы жить в соответствии с ними.
Но кто решится - тот, может быть, впервые за долгое время почувствует легкость. Как будто огромный груз исчезнет. Как будто впервые станет по-настоящему свободно дышать. Как будто чемодан без ручки, который казался таким важным, вдруг исчезнет - и человек поймет, что он никогда не был ему нужен.
Прошу прощения у всех и каждого прощаю.
23. 03. 2024
+
ШЕСТОПСАЛМИЕ
Есть в богослужении момент, о котором нельзя говорить громко. Это почти тайна, нечто закрытое, скрытое в ночи, в полусне, в тревоге души. Шестопсалмие - молитва безгласая, хотя читается вслух. Оно звучит, но будто бы обращено внутрь. В храме темно, свечи лишь едва качаются от дыхания молящихся, а читающий, стоя перед Царскими вратами, возвещает о боли, о мольбе, о последнем крике души, которая еще жива, но уже почти угасла.
И никто не отвечает.
Вот в этом, пожалуй, самое жуткое и самое глубокое в Шестопсалмии. Весь храм - молчание. Никто не поет, никто не вступает в хор голосов, никто не поддерживает читающего. Он один перед лицом своей души, перед лицом Бога, перед лицом тишины. А мы, стоящие во тьме, тоже одни.
Одиночество - ведь оно всегда страшно. Оказаться один на один с собой, со своим прошлым, со своими поступками, со своей совестью - это испытание, которого человек избегает. Он привык заглушать себя: шумом, делами, суетой, людьми. И вдруг - ночь. И вдруг - псалмы, которые читают от лица каждого, но никто не отвечает. Как будто бы Бог молчит.
Но, может быть, это не молчание?
Может быть, это тот самый момент, когда не человек должен говорить, а человек должен слушать?
Шестопсалмие начинается с отчаяния. «Господи, вскую умножишася стужающии мне?» Разве не это крик любого человека, который хоть раз столкнулся с несправедливостью? Почему в мире так много тех, кто давит, кто унижает, кто причиняет боль? Почему враги торжествуют, а добро кажется слабым? И если это так, если зло действительно царствует, - где же тогда Бог?
И сразу же вторая мысль: а может, враг - это я сам? Может быть, мои поступки, мои мысли, моя жизнь - это и есть ответ на этот вопрос? Может быть, я сам, незаметно для себя, умножаю эту тьму?
Псалмы сменяются, ночь тянется, и постепенно что-то меняется. Ужас одиночества не исчезает, но в нем проступает другой смысл. Если Бог молчит - значит, Он дает человеку возможность понять. Значит, Он не наказывает молчанием, а позволяет человеку самому ответить себе.
А в конце, в последних словах, наступает почти облегчение: «Всякое дыхание да хвалит Господа». Что-то произошло. Ночь не исчезла, но стало понятно, что она не бесконечна.
Так и человек. Он проходит свой путь, иногда в темноте, иногда с ужасом от того, что ответа нет. Но ответ уже был дан. Просто его надо услышать.
В Шестопсалмии нет привычного хорового утешения. Оно не призвано утешить - оно призвано встряхнуть. Оно призвано показать, что человек, оказавшись наедине с тьмой, способен ее увидеть. А значит, способен ее преодолеть.
Но чтобы это понять, нужно пройти через тишину. Нужно ее не бояться. Нужно ее выстоять.
24. 03. 2024
Эпилог
Психология Достоевского
Кто такой человек по Достоевскому? Это существо, пребывающее в вечном конфликте с самим собой. Это существо, в котором уживаются и порок, и святость, и вера, и безверие, и любовь, и ненависть. Достоевский не искал простых ответов на сложные вопросы - напротив, он отказывался от любых однозначных решений, понимая, что глубина человеческой души не измеряется поверхностными суждениями.
Человек для него - это прежде всего загадка, которая никогда не раскрывается до конца. И в этой загадочности кроется величайшая трагедия и одновременно величайшая красота его произведений. Вот герой страдает, вот он погружен в глубочайшую темноту собственного греха, и все же - вот он ищет свет, ищет спасение. Может ли он найти его? Достоевский не дает ответа, он оставляет этот вопрос открытым. Но в этом и заключается его гений: он не стремится утешить читателя или дать ему готовый рецепт для спасения. Он хочет, чтобы каждый прошел этот путь сам, столкнувшись лицом к лицу с тьмой и светом собственной души.