- Мудак.
– Ага, - киваю, выныривая из потока мыслей. Ну да, мудак я, точно. Полюбил не того и очутился по уши в дерьме.
– Безответственный мудак, - ехиднее. И неприятнее, следовательно. Ну а чего можно еще ожидать от взбешенного друга? Понимания? Мне что, сейчас рассказать тому, как нам под одной крышей с Тихоном жилось? Нахуя? Я привык уже собственное говно собственноручно разгребать, повзрослел типа. Местами.
– Дальше, - киваю и жду продолжения тирады. Послушаю сейчас комплиментов, пожеланий, посылов в радужные места, желательно безвозвратно, а после с чувством выполненного долга пойду в дальнюю комнату, возьму гитару и пошлю всё и всех нахуй. Устал. От всего. Особенно от непонимания и чуши, что с завидной регулярностью творится вокруг. Почему-то именно я всем и вся должен, постоянно причем, только это не взаимно, оказывается. Мне не должен никто. Ха.
– Ну почему все так?! – в сердцах выкрикивает Макс. Уже не со злостью. Обреченно, обиженно и чертовски горько. А действительно, почему?..
– Ты что думаешь, я знаю?
– Может, поговоришь с ним?
– Уже.
– Ну да. Я, блять, слышал. Это было познавательно, содержательно и пиздец как мило. Под дождем махать кулаками, посылать «на» и «в». Оскорблять, кричать. Очень круто. А особенно, я бы сказал, по-взрослому. Как у пятиклашек.
– От меня-то ты чего хочешь? Я, что ли, свалил хуй знает куда, на хуй знает сколько, без слова? М? Я зажрался? Мне стало всего мало? – поднимаю руку, останавливая уже глубоко вдохнувшего и готового к длинной тираде друга.
– По-детски бросать человека, словно игрушку, а то, что я уже немало времени тупо игрушка в его руках – уверен, после того как увидел более красивую, или та просто стала слишком привычной и, возможно, надоела. Молча взять и оставить, самоуверенно полагая, что та будет покорно ждать возвращения хозяина, когда тот натягается, блять, где ему угодно и интересно. Молчи, – опять, только более раздраженно, показываю, что лучше меня не перебивать и вообще не встревать. Хотел откровений? Да пожалуйста. Хавай.
– Я не хочу его терять, как ни банально и глупо. Но мне противно от происходящего. Меня выворачивает от дебильной правды жизни, от собственной слепоты, от того, как наивно я верил в его «люблю», фальшивое, как и он весь от кончиков пальцев до кончиков волос. Мне горько, будто я сожрал табака горсть и запил водкой. Жжет изнутри. Блевать охота, понимаешь? Не от него, а от поступков. Я не бросаю его. Не перечеркиваю пережитое, не отказываюсь. Но, сука, проучу, как бы мне хуево не было. Поставлю на место, так… как я умею. А не получится? Значит, так и должно было быть. Значит, все напрасно.
Не знаю, что из сказанного потушило огонь в глазах напротив. И не узнаю, потому что, договорив, ухожу туда, куда планировал, отрешаясь от всего и вся. Ибо заебало. Утомило.
…
Рука не дрогнула, когда я подписал заявление об уходе. Пусть гордыня взыграла и это действительно глупо и показушно. Пусть так, но, видимо, с Тихоном нужно бороться его же методами.
Только вот добровольно увольнять меня отказались.
– Я тебя не отпускал.
– Тогда я сам себя отпускаю.
– Гер…
– Маркелов, не фамильярничайте. Мы на работе. И Вы начальник.
Неприятно вот так отсекать. Особенно когда самого тянет, несмотря ни на что, магнитом к нему. Когда чужая боль на дне глаз внутри отдается. Но я только в начале пути. Ради нас. Я должен. Обязан ради нас обоих, ради того, чтобы было в дальнейшем МЫ, пройти этот путь. Наказать и проучить. Не потому, что хочу, а просто надо.
…
Выйти из здания, закрыть дверь и выдохнуть. А после глубоко вдохнуть в себя прохладный воздух. Доехать на такси до дома. Выпить большую кружку кофе и скурить полпачки сигарет, до тошноты, на пустой желудок… за вечер. Не поев ни разу с самого утра. Забыв о себе, сидеть и бездумно писать что-то в тетрадь, надеясь, что после эти строки сольются, и будет текст. Пусть дерьмовый. Пусть слишком сопливый и обреченный, а может, наоборот злой, мерзкий, жалящий. Сидеть и смотреть в окно, на стену, на потолок, на собственные руки. Срываться и идти в душ, холодный, и до дрожи в теле стоять под ним, бездумно тупясь в мокрое стекло дверцы. И не жалеть себя, жалкого такого, любовью обиженного, жизнью выебанного. Не жалеть, а еще больше добивать и злить, потому что не могу делать осознанно больно ему. Не получается.
А после служба доставки, подгоревшая пицца, старая запись какого-то ток-шоу. Запертые двери, но распахнутые окна. Ветер, играющий с занавеской, пробирающий до костей, ласкающий ледяными пальцами мои мокрые волосы.
Все как-то тупо. Так ведь не было, пока Тихон отсутствовал. На тот месяц я будто замер, сейчас я двигаюсь, только не пойму, в каком направлении. Я скучаю… и мне холодно. Мне плохо. Всего день прошел, а мне плохо. Я ведь даже видел его сегодня, такого знакомого и близкого, такого далекого и чужого. Такого своего… и в тоже время впечатление, что он и не был моим. Он взял меня, давая взамен куда меньше. Теперь я это увидел. Тогда мне казалось, что скотина я. И именно мои ноги топтали его сердце и душу. Только вот открывшись, я отдал всего себя. Он же… неважно, впрочем. Сути проблемы это, увы, не меняет.
Да и не меняло ничего, а время шло.
Месяц. Чертов месяц, еще один, блять, чертов месяц мы порознь. И да, я не уволен, я хожу в офис когда душе угодно, я вижу Маркелова, хоть и не постоянно, но все же. Я уворачиваюсь от него, порой делаю вид, что не вижу, не слышу и вообще не знаю, кто он, что он и как он. Заговорив же, издеваюсь, язвлю, огрызаюсь, словно неудовлетворенная малолетка, а у самого ком в горле и сплюнуть собственную искусственно взращенную желчь охота. Но я тараню его, давлю, прессую, а самому не лучше. И понимаю, что только травля тут не подействует. Нужно радикальнее. И больнее… Наверное.
Сомнения стали моими спутниками. Постоянными. Навязчивыми. Что бы я ни сделал, я всегда спрашивал у себя не единожды, а стоило ли? Правильно ли? Не слишком ли жестко? Или наоборот, нужно больше напора и грязи? И это стало бесить. Регулярное дерьмо, творящееся в голове, смешанные чувства, усталость от собственных мыслей и поступков. Даже отражение в зеркале бесит. Чужие слова, советы, да и разговоры. Все бесит. И это попахивает депрессией, гребанным отчаянием, что медленно, но уверенно подбирается. А остановиться сейчас нет ни сил, ни желания, увы.
Уже четвертый день кряду, а точнее, четвертую ночь подряд он звонит мне долгие пять минут, а после снова молчание. Снова я не могу уснуть спокойно с час, а то и больше, позже вырубаясь и злясь на себя, что до сих пор мне не плевать, что это все трогает и теребит не желающее черстветь сердце. Злясь, что мне все еще обидно, до примитивности… И это все жалко и я жалок… блять. Как же убого все, просто пиздец.
Пятая ночь, нервы ни к черту, руки дрожат, еле держа сигарету между замерзшими пальцами. Сырость, проникшая в комнату из-за раскрытого окна, пробирается, кажется, уже под кожу, не то что под майку. Пятая ночь, но сегодня не звонит телефон, те, сука, все же короткие пять минут. Твою ж мать…
И если первые полчаса ожидания меня носило, вторые полчаса я мерил комнату шагами, третьи полчаса пытался отвлечься игрой на гитаре, то следующий получас я упал на кровать и насильно заставил себя не думать. Забить. Послать мысленно на хуй, сделать вид хотя бы для самого себя, что мне похуй. Забил. Послал. Сделал. И телефон зазвонил.
– Привет, – как-то по-убогому коротко, непривычно тихо, охрипшим голосом, спокойно. Не понравилось. Не вставило. Разозлило. Хотя чего я ждал?..
В ответ молчу. Терзая ноготь зубами на указательном пальце. Маяча сигаретой перед носом, грозясь воткнуть ее себе же в глаз, так как рука дрожит, словно не моя вовсе. Одно слово. Всего лишь одно и дыхание на том конце провода. Ничего вроде криминального, совершенно точно нихуя особенного. Но… внутри дергается как припадочное сердце. Тихон, гребанный садист, ты что со мной сделал? А?