— И, возможно, даже вообще придется с этой версией распроститься, — сказал Белоцветов, задумчиво глядя в пол. — Сначала мы действительно думали, что Александру Сергеевну исключительно из- за ее комнатки уходили, но вчера мы получили одно любопытное письмецо…
— Вот это уже интересно! — сказал Генрих Валенчик и побледнел.
— Интересно — это не то слово, — продолжал Белоцветов. — Если хотите, я оглашу вчерашнее письмецо; вдруг при таком скоплении заинтересованных лиц его смысл хоть как–нибудь прояснится. Василий, сходи, пожалуйста, за письмом, я его в твоей комнате под бюст Апухтина положил.
Чинариков отправился за письмом, а Душкин воспользовался паузой и предложил пропустить еще по одной; Саранцев разлил остатки вина, Кузнецова провозгласила вечную память, и все прильнули губами к рюмкам.
Через минуту вернулся Чинариков, он вплотную приблизился к Белоцветову и вполголоса произнес:
— Знаешь, какая странная вещь: кто–то украл у меня портрет Хемингуэя. Я сейчас случайно поглядел на стену, как будто меня под локоть толкнули, а вместо портрета пустое место!..
Белоцветов с оторопью посмотрел на Чинарикова, пожал плечами, потом прокашлялся и громко зачитал текст.
— Вот такие, товарищи, пироги, — в заключение сказал он. — Какие будут соображения?
В кухне установился тот род молчания, который у нас называется гробовым. Наконец Алексей Саранцев сказал:
— Что касается меня, то я, как говорится, ни сном ни духом!
— Я тоже ничего не поняла, — призналась Анна Олеговна и поправила свои фиолетовые колечки.
Фондервякин сделал шаг вперед и торжественно заявил:
— Я еще когда предупреждал, что это дело нечисто! Я еще когда говорил, что тут попахивает связью с вражеской агентурой!
— Успокойтесь, Лев Борисович, — сказал Белоцветов. — Вражеская агентура здесь ни при чем. История с письмецом скорее попахивает наветом. Честно говоря, мне это только сейчас пришло в голову: кому–то понадобилось, наверное, нашу старушку ошельмовать. Дело в том, что текст письма составляют буковки, вырезанные из книжки «Серебряное копытце», и как раз такую книжку, искромсанную вдоль и поперек, я обнаружил в комнате Юлии Головы…
С этими словами Белоцветов вопросительно посмотрел на Юлию Голову, но она встретила его взгляд не только спокойно, но даже и с наглецой.
Митя Началов насупился и сказал:
— Так, значит, Никита Иванович, вы рылись в чужих вещах? Это что, тот самый поступок, который вы обещали?..
— То есть? — не понял его Белоцветов.
— Помните, вы мне недавно обещали поступок, доказывающий, что не все взрослые подлецы?
— Да, действительно обещал… — проговорил Белоцветов, смешался и замолчал.
Тем временем явились две банки моченых яблок, которые пожертвовал Фондервякин, Рыбкин почему–то отнесся к их появлению снисходительно, и разговор сделался куда сумбурнее, горячей.
Чинариков, обращаясь к Генриху Валенчику, говорил:
— Слушай, писатель, а это, случайно, не ты сочинил подметное письмецо? Как стало известно, ты у нас большой специалист по доносительству с уклоном в литературу.
— Вера, уйди отсюда, — распорядился Генрих и, повернувшись к Чинарикову, сказал:. — Ты, Василий, говори, да не заговаривайся! Я не подметные сочинения пишу, а разоблачаю жизнь средствами художественного слова. Если ты не понимаешь ни хрена в этом деле, то и не лезь своим рылом в калашный ряд!
— Вот именно! — сказала Вера из коридора.
— Я, конечно, могу что–то недопонимать, — признался Чинариков, — но ты все–таки аккуратнее подыскивай выражения.
— Вы еще подеритесь! — посоветовала Юлия Голова. — Как раз есть кому без проволочек посадить вас на хлеб и воду.
Душкин сказал:
— Да хоть вы, ребята, обпишитесь, все равно в старушкину комнату въеду я.
— А вот это ты видел? — воскликнул Фондервякин и сделал кукиш.
— Ты мне фигуры не показывай, — молвил Душкин, — ты лучше спроси у Востряковой, кого она предполагает сюда вселить.
— Я только одно могу сказать, — откликнулась Вострякова, — кадрами в наше время разбрасываться не приходится…
Белоцветов толкнул Чинарикова в бок и приглушенным голосом произнес:
— Ты не находишь, что вон тот тип, — тут он кивнул головой в сторону одного из незнакомцев в темных одеждах, притулившегося у окна, — поразительно похож на наше преподобное привидение?
— Ты знаешь, действительно что–то есть, — шепотом ответил ему Чинариков. — Только на вид этому мужику не сто восемнадцать лет, а максимум шестьдесят.
— Понимаешь, какое дело: совсем не обязательно, чтобы под видом старика Пумпянского к нам заявился старик Пумпянский; это мог быть, например, его сын Георгий Сергеевич, который якобы погиб в сражении под Москвой…