— Просто оставь его на столе, когда уходить будешь. Разряди и оставь — говорит госпожа Накано и по ее подбородку течет тонкая струйка крови. Когда это я успел ей губу разбить? Приглядываюсь. Непонятно… видимо пересохли губы, треснули… все же эти губы это не просто губы а еще одно творение рук неизвестного гения от пластической хирургии.
— Зачем тебе револьвер? Еще застрелишься… — шучу я, ляпнув первое что в голову пришло, но встретившись взглядом госпожой Накано вдруг понимаю — именно так она и поступит. Вот сейчас, стоит мне встать, небрежным движением кисти откинуть вбок барабан и высыпать в ладонь пять патронов и одну стрелянную гильзу, поставить один патрон рядом с прозрачным тумблером с виски на камнях. Положить на стол тяжесть револьвера. Развернуться и выйти из кабинета эфирного директора, закрыть за собой дверь и прислушаться. И услышать одинокий грохот выстрела в закрытом помещении. И можно даже не открывать дверь, ведь и так ясно что я там увижу — тело госпожи Накано в кресле с дыркой в голове и с ее мозгами на стене, как раз там, где у нее картины малых голландцев, то ли Питера Хоха, то ли Яна Вермеера… интересно подскочит ли цена на эти картины в результате такого вот украшения или упадет? Натюрморт с кистью винограда семнадцатого века, холст, масло, с добавлением антуража двадцать первого века, бурые брызги, сделанные кровью и мозгами некой Накано Наоки… звучит. Чертовы японцы. Вот откуда столько бараньего упрямства и узколобости? Ладно я знаю, что смерти нет, но она то куда?
Взглянув в глаза Накано, я принимаю решение. Беру тяжелый револьвер со стола. Металл приятно холодит руку, рукоять ложится в ладонь как влитая. Все-таки насколько человечество преуспело в изобретении, эволюции и изготовлении орудий убийства. Когда держишь в руке то, что имеет только одно назначение — убивать людей, то начинаешь поражаться удобству и продуманности этого инструмента. Вот тут, сбоку — отжимаешь защелку и чуть-чуть ведешь кисть вбок… откидывается барабан. Нажать на экстрактор и на мою ладонь падают пять смертей … и одна пустая гильза. От стрелянной гильзы остро несет запахом пороха. Аккуратно выделяю одну смерть. Смерть калибра сорок четыре магнум, тяжелый желтый цилиндр с тупой головкой. Остальные ссыпаю в карман. Ставлю патрон на гладкую поверхность стола и, словно играю в бильярд — толкаю его по полированной столешнице прямо к госпоже Накано. Желтый цилиндрик скользит по столу, госпожа Накано накрывает его ладонью. Все.
Собираюсь ли я отдать ей револьвер, чтобы она прекратила терпеть униженья века, неправду угнетателей, вельмож, заносчивость, отринутое чувство, нескорый суд и более всего
насмешки недостойных над достойным, когда так просто сводит все концы удар кинжала?
Хотя у нас тут не кинжал и я не Гамлет и госпожа Накано на Офелию не похожа. Она у нас скорее Лаэрт, персонаж которого обманули и заставили алкать мести совсем не в том месте, где он потерял. Который умирает не в силах отомстить настоящему обидчику, как там — «Нет зелья в мире, чтоб тебя спасти; Ты не хранишь и получаса жизни; Предательский снаряд — в твоей руке, Наточен и отравлен; гнусным ковом…»
Ну нет, в жопу господина Шекспира, это ему трагедия была нужна чтобы толпу завести и заставить зевак ахать и охать, заставить публик платить за билеты и не сожалеть что потратили эти деньги. Это для него шоу должно продолжаться. Весь мир театр и все мы в нем актеры, говаривал старина Билли, вот тут — картонный злодей, а тут — картонный герой, картонная барышня в беде, картонная коварная роковая женщина, а сейчас я должен выйти из кабинета, закрыть за собой дверь и услышать выстрел за спиной. Потому что так написано в сценарии этой сцены. Судьба. Рок. Фатум. Кисмет.