Я волновалась, даже когда мыла голову, торопилась, чувствуя тёплые приливы эмоций. А затем открыла защёлку, чтобы юркнуть из душа в свой номер, дёрнула ручку на себя. Дверь не поддалась. Я нахмурилась, дёрнула сильнее. Заклинило?
Подождала немного, крикнула «Help!», надеясь на горничную или чернокожих студентов. Прислушалась. Ничего. Будто все вымерли. Я затрясла ручку, готовая снести дверь с петель, затарабанила кулаками. Зеро. Чёртовы французы позапрошлого века строили на совесть. За узким зарешеченным окошком убегала вниз безликая серая стена. Собственно, это было не окошко скорее, а щель…
Я крикнула снова. Никто не ответил. Но даже закону подлости должен наступить предел. Спустя час кто-то попытался открыть дверь моего каземата с той стороны, сказал мне неизвестно что. Ушёл, вернулся с подмогой. Я готова была разбить кафель в мелкую крошку… Но французы арабской внешности, как я потом увидела, не торопились. Медленно, как мулы в гору, они делали всё, что могли, а могли не много.
Из отеля я вышла только в десять. В пятнадцать минут одиннадцатого ввалилась в вагон метро, в двадцать его прокляла, потому что метро в Париже сделано специально, чтобы сбивать с толку приезжих, или японская туристка, к которой я обратилась за помощью, решила надо мной подшутить, и я уехала в другую сторону.
В хвосте дикой очереди у входа в Лувр я была без пяти одиннадцать. В половину двенадцатого я вбежала в Египетский зал. Пронеслась мимо фараонов, обогнула колонны и сфинксов с лицами завхозов. Под аркой никого не было…
— Merde![6] — громко выдохнула я главное слово, которому выучилась у арабов, пытающихся вскрыть дверь. — Merde! Merde! Merde!
Статуи фараонов оскорблённо молчали. Вошедшие в зал школьники в жёлтых жилетах рассмеялись…
Прождав с полчаса и разглядев до мельчайших подробностей лицо фараона в чёрном камне, сложившего навечно руки на коленях, я ещё побродила по залу египетских древностей. Мужчины на меня оборачивались: босоножки, высокие каблуки, короткое платье и красная губная помада — думаю, это не то, что можно часто увидеть в музее. Впрочем, на меня здесь постоянно смотрят, уже начинаю привыкать к ощущению взгляда за спиной.
А он уже не придёт… — подсказал внутренний голос. И на собеседование я опоздала.
Разочарование расплылось по телу токсичной волной. Несчастье — результат неправильно выбранных решений.
Что теперь?
Вдох-выдох. История успокаивает. Вот эта мумия никуда не торопится четыре тысячи лет. Я нашла взглядом две статуэтки за стеклом, которые держались за руки, — самый непривычный жест для египетской скульптуры. Снова они — Эхнатон и Нефертити, правящая супружеская пара восемнадцатой династии, отчаянно смелая пара, которая шла впереди своего времени во всём: в искусстве, религии, отношениях, это впечатляет. Они не побоялись поставить весь Египет с ног на голову. Я люблю смелых, я сама такого ищу. Так чего же я боюсь?
Кусая губы от неловкости, я достала телефон и набрала телефон продюсера.
Полчаса спустя я стояла перед высоченными резными дверьми, выделяющимися охряным пятном в серой громадине старинного особняка. Назвала имя в домофон, и двери стали открываться со степенностью двух черепах. По моей спине пробежал холодок: не делаю ли я ужасную глупость? Выход не всегда там же, где вход… Но Финн, его глаза! Отчаянно хотелось его снова увидеть!
Внутренний двор был небольшим, неправильной формы. Я не успела толком осмотреть стены особняка, странными углами выступающие башенки, газон, подстриженный в угоду вкусам перфекциониста, несколько фешенебельных автомобилей, как за спиной послышался шум шагов. Обернулась.
Финн?! В джинсах и льняном пиджаке поверх футболки, спортивных туфлях из мягкой замши на босу ногу, он ощупал меня глазами, затягивая в тенистые омуты. Охряные ворота за ним захлопнулись. Щёлкнул замок, будто кто-то поставил точку.
— Ты меня всё-таки нашла! — сказал Финн негромко.
И либо от той самой бархатистой вибрации в голосе, либо от взгляда, такого пристального и изучающего, по моей спине прокатились мурашки. Я смутилась.
— Я не искала.
Краснея, подумала, что вру, и электричество, как рябь по воде, ещё сильней закружилось в моём теле. Сердце забилось так громко, что его стук должен было разноситься эхом по двору особняка. Финн смотрел на меня, не отрываясь, чуть с прищуром.