— Меньшевики, между прочим, в Думе! — резко возразила Мария. — Их там пятнадцать процентов!
— И больше половины — «трудовиков и прогрессистов». По сути — наших! — Анна Львовна гордо вскинула голову.
— Да вы, девушки, центристы, как я погляжу! — еще больше распалился каторжник. — Говорите — в Думе? Ну, и где закон о социализации земли? Об отмене привилегий? О демократии? Где?
— Не все так быстро, Иннокентий! — Мария тоже вошла в раж, щеки ее раскраснелись, заблестели глаза. — Для социалистического переустройства в России еще не созрели условия! А значит, нужен союз, коалицию с либеральными партиями. Быт может, пусть пока конституционная монархия! Православие! Национальная культура!
— Браво, Машенька! — зааплодировала Анна Львовна.
Заварский аж взвился:
— Монархия? Да вы понимает, о чем говорите? Да я… я даже не знаю…
— А ну-ка цыц! — учительница хлопнула ладонь по столу. — Этак в горло друг другу вцепимся, товарищи социалисты-революционеры! Объявляется перерыв — танцы! Иван Палыч, поможете мне принести граммофон? Фисгармония, увы, не настроена… Так, Иван Палыч — поможете?
Ну, еще бы не помочь! Такой-то красавице! Ух, какая она здесь… боевая! Хм… Недаром ее сам Субботин побаивается.
Принесенный из комнаты Анны Львовны граммофон был тожественно водружен прямо на фисгармонию. Золотом блеснула труба. Здесь же, рядом сложили и пластинки — «Граммофонъ», «Пате», «В. И Ребиков», «Сирена», «Стелла»… Господи, сколько граммофонных фирм!
Артем с интересом разглядывал раритеты. Артисты все больше были незнакомые: Юрий Морфесси, Варвара Панина, Владимир Собинин, Мария Эмская…
— Ах, Морфесси! Он такой душка! — перебирая пластинки, Мария мечтательно прикрыла глаза.
Кто-то из парей уже заводил пружину…
— Давайте Морфесси! «Маруся отравилась»…
— Да нет у меня «Маруси»… Тут другие песни…
Поставили…
На одного напали разом
Тринадцать немцев, и казак Крючков
Вступил в борьбу, и не моргнувши глазом,
Стрелял, рубил, колол врагов.
— бодро декламировал певец.
— Ой, нет, нет! Как же под это танцевать? — возмутилась Анна Львовна. — Давайте другую!
Полился из раструба минорный гитарный перебор.
— Вы просите песен — их есть у меня…
Что-то типа вальса… А ну-ка…
Ах, ты ж черт! Анна-то уже с Заварским! Танцую, обнявшись. Будто только что и не ругались взахлеб.
Ну, Заварский, ну, пижон…
Машеньку тоже подхватили — кто-то из ребят студентов.
А вот следующий танец Артем не уступил!
— Гай-да тройка, снег пушистый… — проникновенно пел какой-то Александр Давыдов.
Закрыв глаза, доктор обнял Анну Львовну за талию.
— Ах, милый Иван Палыч… Вы совсем не умеете танцевать! Впрочем, мне нравится…
Они танцевали и под «Осенний сон», и под «Белой акации гроздья душистые», и…
И не заметили, как пришло время расходится.
— Товарищи, товарищи! — Мария глянула на висевшие на стене ходики. — Напоминаю, через полчаса последний поезд! Пора.
— Да-да!
Все быстро засобирались.
— Ой, как же вы пойдете-то, на ночь глядя? — глянув в окно, ахнула Анна Львовна. — Возьмите фонарь! Оставите на станции, я потом заберу.
— Не надо фонарь — у нас экипаж заказан! — бросил кто-то из молодых. — Домчит прямо до станции. Сейчас подъедет уже.
— У Субботина заказывали?
— Так тут, похоже, других нет.
— И сколько?
— Полтинник!
— Вот же ж гад! Как и не подавиться-то!
— Однако, монополист…
— Ой, ребята! Может, вы и Ивана Палыча домой подкинете? — вспомнила вдруг учительница. — Он по пути живет.
* * *
Артем выпрыгнул из коляски, едва только успели отъехать. Забыл! Ну, ведь — забыл!
Взбежал по ступенькам крыльца, бросился в коридор, постучал…
Учительница отворила дверь, взглянула удивленно.
— Иван Палыч! Случилось что?
— Случилось… Анна Львовна! Можно у вас книжку, Майн Рида попросить?
* * *
Нет, ничего такого не произошло на утро. Никого не приняли после вчерашней тайной встречи и все было так же, как и прежде. Обычное промозглое утро Зарного. Артём шёл к больнице, чувствуя, как усталость давит на плечи. Вечер в школе, где он встретился с Анной и её «хорошими людьми», оставил в душе смешанные чувства. С одной стороны приятно было танцевать с Анной, чувствовать запах ее волос, слышать ее приятный голос. Но с другой — сильно напрягало это тайное общество.
Он свернул к площади, где стояла хибара, и замер. У крыльца, под старой берёзой, стоял Гробовский.
— Иван Павлович, — протянул он, приметив Артема. — Доброе утро, голубчик. А я уж думал, вы в школе задержитесь. С Анной Львовной, поди, чай пили? Или… о чём-то поважнее шептались?
Молодой доктор похолодел. Неужели вчера все же выследил, чертов шпик?
Глава 9
Гробовский…
Какого черта он тут делает? Артем едва сдержался, чтобы не сморщиться. Кивнул, подойдя к гостю.
Плащ Гробовского (фамилия то какая, словно специально под него подобранная!) был покрыт дорожной пылью, манишка с бабочкой пожелтела ещё сильнее, а котелок, слегка съехавший набок, придавал гостю вид коммивояжёра. Но глаза — холодные, цепкие, с еле заметной насмешкой — выдавали хищника.
Гость опирался на трость, постукивая ею по сапогу, и лениво беседовал с Аглаей, которая, теребя фартук, отвечала сбивчиво, явно напуганная.
— Иван Павлович, голубчик! — протянул он. — Я уж думал, в этой глуши вас не сыскать. Не откажите в минутке, потолковать надо.
Артём стиснул кулаки. Последнее, что сейчас хотелось, так это разговаривать с этим типом.
— Алексей Николаевич, — ответил он холодно. — Чем обязан? У меня дела в больнице, сами видите, не ждут, так что по возможности…
— Ох, Иван Павлович, дела, дела, — перебив Артема, протянул он, качая головой, словно сочувствуя. — Понимаю, докторская ноша тяжела. Больные, язвы, сифилис… — Гробовский чуть прищурился, его улыбка стала шире, но глаза остались ледяными. — Слыхал, слыхал, вы тут с народом о чистоте беседуете. Похвально!
— Вы об этом хотели поговорить?
Гробовский сделал шаг, сокращая дистанцию.
— Знаете, Иван Павлович, — он понизил голос, — чистота и санитария — это хорошо. Но вот что я вам скажу. Не все болезни от грязи. Некоторые… от мыслей дурных. От идей, что в головы лезут. Вот, к примеру, Анна Львовна Мирская. Учительница, барышня умная, резвая. Однако ж эта ее резвость может много кому бед сотворить. Не замечали за ней чего… необычного?
— Не замечал. Анна Львовна учит детей, книги читает. Что в этом необычного или плохого?
Гробовский хмыкнул, его тонкие пальцы легонько постучали по набалдашнику трости.
— Ну, Иван Павлович, неужто вы так просты? Или пытаетесь показаться таким? Вы очень умный человек. И думаю все прекрасно понимаете.
— Что я должен понимать? — теряя терпение, спросил Артем.
— Барышня-то не только Пушкина читает. Слыхал, она с народом шепчется, о «земле для всех» говорит, о «справедливости». А такие речи, знаете ли, до добра не доводят. Говорят, вечера особые в школе проводит.
Он пристально посмотрел на Артема, пронзая того взглядом.
«Вот ведь клещ!» — подумал парень, с трудом выдерживая этот буравящий взгляд.
— В Липках, поди, слыхали, амбар разнесли? — продолжил Гробовский. — Бунт, жандармы… Жертвы людские есть. Одному жандарму по голове съездили колотушкой. Разве это хорошо? У него дети, у него жена, а его — колотушкой. Еще не известно выживет ли. А всё от таких вот «учителей». Неужто не боитесь, что и в Зарном искры полетят? Вы же доктор, за людей стоите. Помогли бы нам, а мы бы… защитили вас. И больницу вашу.