— Ну-у… — посмотрев вдаль, учительница скептически усмехнулась. — Вряд ли тетушка Авдотья сможет много готовить. У нее ведь всего три столовника. Мы с коллегой да Викентий Андреевич, телеграфист со станции. — К тому же…
Анна вдруг осеклась.
Мимо школьного забора как раз пронеслась коляска, запряженная парой гнедых. С залихватским криком кучер нахлестывал лошадей. На заднем сиденье, развалясь, сидел… Субботин, собственною персоной, век бы его не видать!
Завидев доктора, наглый воротила обернулся и издевательски приподнял картуз. Как бы намекал, что все всегда будет так, как он скажет, нечего и рыпаться. Ну да, ну да — Артем все же не стал писать становому на Аристотеля… Вовсе не потому, что испугался угроз Егора Матвеича… совсем по другим причинам, совсем по другим… Ах, Аристотель… Вот ведь как иногда случается: с виду мажор и наглый кулацкий сынок, а в душе — глубоко несчастный человек…
— Субботин, — проводив коляску презрительным взглядом, хмыкнула Анна. — Ты еще забыл, что трактир-то — Субботинский! И тетушка Авдотья ему конкуренцию составлять не будет ни за какие деньги! Она, кстати, Субботиным родственница. Дальняя, со стороны жены… Ох, чего только не рассказывала! Супругу Субботина жалеет… жалеет, полный, говорит, там «домострой». Это в двадцатом-то веке! Ну, ничего… когда-нибудь войдем, наконец, в Думу! Поднимем женский вопрос… Хотя, там и так наши… в «трудовиках». Александр Федорович Керенский, адвокат, человек умнейший и деятельнейший!
Керенский… умнейший… ага… Сказать ей? А впрочем — к чему? Хотя, не худо было бы хоть как-то подготовится к будущему… к очень близкому будущему… и — очень кровавому…
— Я тоже кое-что хотела у тебя спросить, — Анна опустила очи долу. — Та женщина… Ксения… Она снова приезжала?
— Опять… Господи, Анна! — в голос рассмеялся доктор. — Это же просто пациентка!
— Просто… да?
— Да, она была пару раз. Мигрень. Я выписал лекарства.
И все равно, Анна Львовна посматривал как-то недоверчиво, более того — с явною укоризной.
Вот же женщины! Вобьют себе в голову всякую ерунду. Впрочем, эта наивная ревность немного даже радовала Артема. Значит не равнодушна Анна к нему.
— Ну, что ж, приятного вам аппетита Анна Львовна! Вечером зайти не смогу — дежурю. А вот завтра — очень может быть!
— Ах, Иван… Ты же знаешь, я тебе в любое время рада!
Ну что за слова! Ну, прямо бальзам на душу… Вот ради этого одного, ради Аннушки и можно… А собственно, почему только ради нее? А больница, пациенты, Аглая с ее юными помощницами…
Проводив учительницу до угла, молодой человек поправил шляпу и направился в трактир. Нужно было вычеркнуть из заявки на питание выписанных.
* * *
Музыкальный автомат со сверкающий диском выстукивал молоточками полонез Огинского. Артем и сам когда-то играл эту пьесу. Сможет ли сейчас? Ну, а почему бы нет? Было бы на чем. Жаль, фисгармония в школе сломана.
— Что угодно-с, господин доктор? — тут же подскочил половой. — У нас нынче расстегаи, супчик.
— Эй, человек! Музыку давай! Да что-нибудь повеселее!
Несмотря на еще достаточно ранний час, в дальнем углу расположилась пьяная компания — трое молодых парней, среди которых Артем узнал и Якима. Ишь ты, повязку с руки уже снял… сам…
На столе — граненые стаканы, бутылки с наливкою и каким-то вином (под «сухой» закон не подпадали). Кроме того, еще имелись заварочные чайники — три. Явно не с чаем — с коньяком или «казенкою». Как недавно убедился доктор — «сухой закон» в трактире умело обходили и даже особо не заморачивались.
— А я вот сижу в окопе… в окопе… А тут вражины в атаку пошли! — пьяно бахвалился Гвоздиков. — И какой-то гад прыгает прямо ко мне в окоп! С «манлихером». Эй, парни, знаете, что такое «манлихер»? Э-э! Лучше вам и не знать! Это… это винтовка такая, австрийская… А штык у нее — во-о! — Яким развел руками. — Меч, а не штык!
— Ну, ты Яким, скажешь! Меч… А ну-ка, выпьем! За тебя!
— Н-е-е, не за меня… З-за… государя… Да!
Собутыльники Гвоздикова явно было нездешние, городские. Один — сутулый, с неприятный взглядом, был одет в студенческую тужурку, второй — круглолицый, плотный и, видимо, сильный — в короткое английское пальто… впрочем, далеко не новое и видавшее виды.
Видать, на станции собутыльников подхватил.
Отвернувшись, Артем подозвал полового:
— Сильвестра Аркадьевича мне покличь.
— Сию минуточку-с! Только музыку господам поставлю…
Поставив в аппарат новый диск, половой убежал за стойку. Молоточки вызванивали «Гром победы, раздавайся!»
— Вот! Вот это дело! — обернувшись, одобрительно выкрикнул Яким.
И тут он, наконец, заметил Ивана.
— А-а, доктор! — поднявшись из-за стола, Гвоздиков зашагал к стойке.
Наглая небритая физиономия его наливалась румянцем, глаза смотрели холодно, зло… Не так уж он был и пьян — больше куражился…
— Доктор… Похититель чужих невест!
Подойдя, парень схватил Артема за грудки, дернул.
— Руки уберите, господин Гвоздиков, — наступив сапогом на ногу нахала, спокойно промолвил доктор.
Яким попятился. Знал уже — чревато…
Однако, нынче он чувствовал за собою подмогу! Те двое уже вышли из-за стола, сунули руки в карманы. Круглолицый достал кастет, сутулый — финку… Ох, и взгляд у него был — как у снулой рыбы!
Снова трое… Как тогда… там…
— Так! А ну — брысь! — жестко распорядились за прилавком.
Парни резко охолонулись.
— Да мы, дяденька Сильвестр, так просто…
Сильвестр посмотрел на них, как удав Каа на бандерлогов:
— Я сказал — вон пошли! И, не дай Бог… Ну, вы поняли…
Сказал негромко, с усмешкой.
А парней словно ветром сдуло! Возражать никто не посмел… Сильвестр… и в самом деле — «Иван»? Московский авторитет в изгнании… Или, не в изгнании, а просто от кого-то прячется? Все может быть.
— Здравствуйте, господин доктор! Пообедать к нам зашли?
— Да нет, Сильвестр Аркадьевич — по делу.
* * *
Нет, по пути обратно в больницу никто к Ивану Палычу не пристал, хоть тот и ожидал нечто такое. Ну да, ну да, как видно, слово Сильвестра что-то здесь значило.
После полудня распогодилось, небо прояснилось и сквозь разрывы синеватых облаков показалось солнце. Волшебным образом Зарное сразу же преобразилось: весло засияли оконные стекла, засеребрились тесовые крыши, вспыхнули пламенем росшие вдоль дороги клены. Чуть вдалеке, за околицей, плеснула по глазам золотистая россыпь берез, за ними проявилась усадьба Ростовцевых… Теперь уж не казавшаяся доктору загадочной и чужой…
— Па-берегись! — едва на обдав доктора грязью, прокатила мимо повозка, фаэтон с поднятым верхом.
Извозчик был явно городской, судя по коляске и лошадям — «лихач», а не какой-нибудь «ванька». Такой до города запросто мог треху потребовать, а то и больше! И кому только здесь, на селе, такой извозчик по силам, по деньгам? Разве что тому же Субботину — так у него свой выезд есть. Да-а, загадка. Верно, кто-то из городских… Какой-нибудь адвокат или инженер с железной дороги… Седоков доктор не разглядел, да, честно говоря, не шибко-то и старался. Ну, приехал кто-то… вот — уезжал. Что такого?
В больнице Артем провозился до самого вечера. Заполнил журнал и карточки, сделал перевязку раненым, выслушав все их жалобы… И этак, исподволь выспросил про Якима.
— Гвоздиков-то? — задумчиво протянул некто. — Да мы его и не знаем-то толком. Из госпиталя вот вместе ехали… Да немного тут… Так, Сергеич?
— Так…
Потом долго, до позднего вечера, говорили о войне. Точнее, рассказывали раненые солдаты, а доктор зашел к ним в палату — послушать.
Вспоминали генералов — Брусилова, Эверта… Артиллерийскую канонаду, бронепоезд, окопы.
Кондрат Ипатьев взахлеб рассказывал про какой-то большой самолет, или, точнее про аэроплан.