Помогали и раненные бойцы. Те, несмотря на протесты Артема, работали во всю силу, не щадя себя.
— Братцы, — сказал Артём, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Спасибо вам. Без вас я бы… мы бы не справились. Давайте за дело. Крышу латать, стены чинить.
И загудела работа.
Колотили доски, мазали смолой щели, утепляли стены, белили. Работали ладно и дружно, разгоряченно, под конец даже песню затянули. Артем носился от одного работника к другому, пытаясь помочь хоть чем-то, но его мягко отстраняли.
— Руки береги, Иван Палыч, — улыбнулся сапожник. — Гвозди то мы сами умеет колотить, тут особого ума не нужно, а вот скальпелем да иглой управлять — только ты можешь. Так что не серчай, но лучше постой в сторонке. Руки твои важнее.
К обеду вчерне закончили крышу, а к вечеру больница уже вновь была как новенькая. Ни копоти, ни дыр.
— Братцы, — расчувствовавшись, произнес Артем, когда все собрались у крыльца, — вы не просто больницу спасли. Вы Зарное спасли. Без вас… без вас я бы не справился.
Все переводили дух после тяжелой работы и посматривали с гордостью на больницу. И в самом деле не запланированный ремонт преобразил ее.
Артём подходил к каждому, пожимал мозолистые крепкие руки, от чего смущал людей еще больше. Кажется, они искренне не понимали, отчего дохтур так распаляется в благодарностях.
Аглая разливала квас, сапожник травил байки, а Никодим, хмурый, как всегда, пристально осматривал проделанную работу. Раненые солдаты — Кондрат, Сергей Сергеич и Лапиков — сидели на лавке, потягивая самокрутки. Фома Егорыч, чья телега стояла у плетня, копался в ней, ворча про «чёртову грязь и хлам». Вдруг он замер, вытащив из-под соломы старую гитару с потёртым грифом и треснувшей декой.
— Это ещё что? — буркнул Фома Егорыч, его седые брови сдвинулись. — Цыгане, черти, оставили! Летом торговался с ними за кобылу, а они мне эту дрынду вместо сдачи всучили. Обманули, гады!
Аглая, услышав, захихикала. Кондрат ткнул пальцем в гитару и заржал:
— Фома Егорыч, да ты теперь бард! Сыграй, что ли, раз инструмент достал!
Артём, стоявший у крыльца, улыбнулся. Привлеченный видом инструмента, он шагнул к телеге, глядя на гитару с лёгкой ностальгией. В студенчестве, он бренчал на такой же, терзая струны под Black Sabbath в общаге. Эх, лихие времена были! Почему бы не тряхнуть стариной? Тем более — фисгармония в школе сломана…
А настроение было такое приподнятое, что хотелось и в самом деле что-нибудь сыграть, пошалить.
— Давайте сюда, — сказал он, протягивая руку. — Я умею играть. В университете баловался.
Фома Егорыч, ворча, вручил гитару, буркнув:
— Только не сломай, дохтур.
Артём взял инструмент, его пальцы, чёрные от смолы, пробежались по струнам. Звук был дребезжащий, но сойдёт. Подтянуть третью струну, чуть ослабить пятую. Взять ми-минор… ага, еще пятую ослабить. Так, в самый раз.
Артем сел на бочку. И невольно вспомнил студенческие ночи, запах пива и визгливые риффы. Без раздумий ударил по струнам, выдавая тяжёлый, надрывный аккорд — вступление к «Paranoid» Black Sabbath. Его пальцы, словно сами по себе, понеслись по грифу, выбивая резкий, почти металлический ритм, а голова закачалась в такт, как на рок-концерте.
Сначала все замерли. Аглая даже перекрестилась. Но солдаты, привыкшие в окопах и не к такому, первыми не выдержали, покатились со смеху.
— Иван Палыч! — выдавил Кондрат, давясь смехом. — Это что за дьявольщина? Струны порвать пытаешься, что ли?
Сергей Сергеич, обычно серьёзный, согнулся пополам, заходясь в сухом смехе.
— Дохтур, ты ж сказал, что умеешь играть! — простонал он. — Это не музыка, это будто кота за хвост тянут!
— Ой, не могу! — подхватил Лапиков. — Иван Палыч, насмешил! Да с такой музыкой ты любого цыгана на версту отпугнешь! Да что цыгана — самого лешего! Фома Егорыч, учись! Тебе пригодиться, от волков будешь в лесу отбиваться!
Аглая, заливаясь смехом, утирала слёзы, а Матрёна, качая головой, бормотала:
— Господи, прости!
Артем и сам захохотал, вдруг поняв, чего вычудил. Какой к черту Black Sabbath в 1916 году⁈
— Ладно, братцы, — сказал он, утирая выступившие от смеха слезы. — Это вам не «Огинский». Но струны целы, видите? Ещё сыграю, попроще!
— Не надо, Иван Палыч! — взмолился Кондрат, всё ещё хохоча. — Пощади гитару! Лучше квасу налей!
Артём вернул гитару Фома Егорыч, который буркнул:
— Цыгане черти, и ты туда же.
Все снова загудели, смех разнесся над двором, и больница, спасённая общими руками, казалось, смеялась вместе с ними.
— Спасибо, братцы, — сказал Артем, немного успокоившись и приподнимаясь. Он оглядел бойцов, тихо спросил: — Кстати, Якима Гвоздикова не видели? Будто сгинул.
Кондрат переглянулся с Сергеем Сергеичем, который пожал плечами, будто припоминая.
— Яким? — протянул Кондрат. — Нет, Иван Палыч, не видали. С вчера и не приходил.
Сергей Сергеич кивнул.
— Точно, не было его, — сказал он. — Вчера, как пожар тушили, мы все тут бегали, а Якимки — ни следа. Может, в Липках своих, в деревне? Или в трактире опять?
Лапиков, до того молчавший, хмыкнул, но без обычной шутливости.
— Пьяница он, Иван Палыч, — буркнул он. — В трактире, поди, с «казёнкой» в обнимку. Ты уж не переживай, встретим — вопросы кое-какие зададим. Есть о чем нам с ним потолковать. Насчет больницы.
— Братцы, я прошу — только в рамках закона. Без мордобоя.
— У нас закон свой, Иван Палыч, боевой, — серьёзно ответил Лапиков.
— Если Яким объявится, дайте знать. И… берегите себя.
— Иван Павлович… — раздался за спиной знакомый голос. Анна Львовна шла к доктору с низко опущенной головой. — Иван Павлович, вы уж меня извините, но не получилось договориться…
Она не договорила — подняла взгляд и увидел больницу, побеленную, новую.
— Как это… — только и смогла произнести она.
А когда увидела людей, то все поняла.
— Анна Львовна, а мы сами справились! — рассмеялся Артем.
Девушка от эмоций даже обняла парня, но тут же смущенно отстранилась.
— Иван Палыч, так мы это, в больницу то можем заходить уже? — спросил Лапиков, отирая лоб от пота. — Насмеялись, навеселились — охота и отдохнуть немного. Аглаюшкин квас бодрит конечно, но дух перевести тоже нужно.
— Конечно!
Солдаты, похихикивая и поглядывая на Фомы Егорыча с гитарой, пошли внутрь.
— И вы все сами? — не веря еще до конца в случившееся, спросила Анна.
— Все сами, — кивнул Артем. — Руками рабоче-крестьянскими, без всяких кредитов и займов!
— Как же здорово! — воскликнула Анна Львовна. И совсем тихо добавила: — А вот с кредиторами надо бы отдельно потом переговорить, когда они в себя придут от пьянства наконец…
* * *
Дверь больницы с грохотом распахнулась, и в горницу влетела запыхавшаяся Аглая. В руках она сжимала смятую газету.
— Иван Палыч! — выдохнула она, её голос дрожал от восторга, но слов не хватало. Она только махала газетой, её веснушчатое лицо светилось, как у ребёнка, нашедшего клад. — Написали! Написали!
Артём, проводивший вечерний осмотр, нахмурился, отложив ампулу и шагнув к ней.
— Аглая, что случилось? — спросил он. — Дыши ровно, говори толком. Ты чего вернулась? Я же тебя домой отпустил. Сегодня я на дежурстве.
— Да я… да там… написали!
— Что написали? На заборе дети тот-то написали?
Аглая, всё ещё задыхаясь, опёрлась о стол. Наконец отдышалась, вытерла пот со лба и, тыча в газету, затараторила.
— Иван Палыч, я… я с Анной Львовной грамоту учила, в школе. Книжки мне сложно, а газеты ничего, интересно. Да и новости последние узнаю. А тут она, ну Анна Львовна, мне свежую газету дала, «Губернские ведомости», читать, чтобы буквы не путала. Я «Губернские ведомости» редко читаю, там все больше про политику, а тут взяла. Читаю, а там… там про нас! Про больницу нашу! Про тебя, Иван Палыч! Целая статья! Я чуть не закричала, как увидала. Бежала сюда, едва не упала! Поди, Вера Николаевна, та княгиня наша, корреспонденту рассказала, она ж в уезде с важными людьми знакома. Читай, читай скорее!