Артем работал молча, зашивая разрыв, но мысли, как мухи, лезли в голову. Перед глазами то и дело возникали Парфенов, говорящий о том, что переловит всех, Анна, потрясенно бормочущая: «Думала, шутка». Потом замельтешил Заварский… Все они кружились, мешая сосредоточиться. Он вспомнил, как Анна едва не упала, узнав о стрельбе, и её мольбу: «Не выдавай». А если Парфенов прав? Если она знала больше? Если жандармы уже идут за ней?
Вдруг захрипел Чарушин, его грудь судорожно дёрнулась, а пульс, который Аглая проверяла, почти пропал. Аглая ахнула, её глаза округлились.
— Иван Палыч, он… он не дышит почти! — прошептала она.
Артём замер, скальпель в его руке дрогнул. Кровь заливала рану. Артем ругнулся, чуть не потеряв нить и едва не пропустив разрыв в артерии.
«Соберись, чёрт возьми, — мысленно рявкнул он на себя. — Ты доктор, не революционер. Спасай его, потом разберёшься с остальным!»
Он сделал глубокий вдох. Сосредоточился. Быстро нашёл артерию, зажал её, наложил шов, аккуратный и точный. Пуля, наконец, была извлечена — доктор бросил её в миску, звякнувшую, как колокол. Аглая подала нитки, и Артём, стиснув зубы, зашил кишечник, слой за слоем, проверяя, не пропустил ли кровотечение. Чарушин снова задышал, слабо, но ровно, и пульс, хоть и слабый, но стал прощупываться.
Аглая вытерла пот со лба, её руки дрожали, но она не отводила глаз.
— Жив… — облегченно прошептала она.
Артём кивнул. Он закончил швы, промыл рану спиртом и наложил повязку, туго затянув бинт. Чарушин был стабилен, но слаб — ближайшие часы решат всё. Нужно следить. Нужно быть рядом.
Артём отшагнул от стола, его руки, липкие от крови, дрожали. Он посмотрел на Аглаю, чьи глаза блестели от напряжения, и выдавил:
— Молодец. Без тебя бы не справился.
Она слабо улыбнулась, бледная как привидение.
* * *
Глубокая ночь окутала Зарное, и тьма, густая, как дёготь, приглушала даже скрип сосен. Больница, свежезалатанная после пожара, стояла тихо, лишь керосиновая лампа в горнице горела, отбрасывая дрожащий свет на стены, пахнущие смолой. Артём сидел за столом, его глаза, покрасневшие от усталости, скользили по журналу приёма. Идти домой он не хотел, да и не мог — в больнице есть тяжело раненные. Нужно глаз да глаз за ними. Особенно за Чарушиным. Состояние его стабилизировалось, но расслабляться было рано. Все-таки рана в живот.
Скрип колёс повозки потревожил ночь. Артём встрепенулся. Во двор въехала телега, и из неё, тяжело ступая, выбрался… Гробовский.
— Твою мать! — выругался Артем, выглядывая в окно. — Его еще не хватало.
Фигура сотрудника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в шинели с поднятым воротником проскользнула во двор. Гробовский шагнул к крыльцу, тростью постучал в дверь. Артём открыл.
— Алексей Николаевич, ночь на дворе. Что привело вас сюда? — трудно было держать спокойный тон.
— А то ты сам не знаешь! — ехидно ответил он и вошёл не спрашивая внутрь, занося с собой запах табака и сырой земли.
Гость снял фуражку, бросил её на лавку и встал у стола, глядя на Артёма, как ястреб на добычу. Лампа бросала тени на его лицо, делая его ещё суровее.
— Петров, — начал он, его голос был низким, с металлическим звоном, — не юли. Я прямо спрошу. Знаю, с кем ты якшаешься. Эсеры, учительница Мирская, её сборища — это все из одно котла. Стрельба в трактире — тоже их рук дело, в этом нет сомнений. И ты, доктор, в этом сейчас по уши. Генерал-губернатора едва не прикончили! Не теми людьми шушукаешься, Иван Павлович, не с теми. Я ведь тебе говорил. А ты… Признавайся, пока добром прошу.
Артём выпрямился, его глаза сузились, и он шагнул ближе, не отводя взгляда.
— Алексей Николаевич, не понимаю о чем вы…
— Все ты прекрасно понимаешь! — рявкнул тот.
«Вон он как, — удивился Артем. — В лобовую атаку решил пойти. Видать его начальство прижало, требует немедленных результатов. Еще бы — дело то какое громкое! Не в сапожника стреляли, а в самого генерал-губернатора!».
— Если у вас есть ко мне какие-то обвинения — предоставьте доказательства, — холодно сказал Артем. — Где улики? Письма? Револьверы? Или только сплетни Субботина, который за морфий мне глотку готов перегрызть? А может, вы сами улики найдете там, где их нет? Слышал, у Анны Львовны обыск был, незаконный. Полки перешарили, книги раскидали. Уж не ваших ли рук дело?
Гробовский усмехнулся, его усы дёрнулись, но глаза остались ледяными. Он постучал тростью по полу, будто ставя точку, и наклонился ближе.
— Закон не всегда нам помощник. В поиске преступников порой надо следовать совести, а не бумажкам. Мирская и ее школа — гнездо эсеров, и ты это знаешь. Совесть моя говорит: ты нечист.
— Совесть, говорите? — сказал он. — А где ваша совесть была, когда Анну без ордера трясли? Или когда Субботин, ваш приятель, трактир в притон превратил? Улики ищете? Так начните с Якима Гвоздикова, что с керосином у больницы шастал. Или он вам не по совести?
Гробовский прищурился, его рука сжала трость, и на миг показалось, что он ударит.
Не ударил.
— Ты слишком дерзок, доктор, — с нажимом произнес гость. — С огнем играешь. Язык острый, но он тебя не спасёт. Значит, не хочешь по-хорошему? Ладно, будем играть иначе. Эсеры твои, Мирская, её щенки — все под жандармами. А ты… ты с ними. И знай: тюрьма тебя ждёт, доктор. Скоро. Я лично прослежу, чтоб кандалы на тебе щёлкнули.
Он повернулся, надел фуражку и шагнул к двери, его шинель качнулась, как плащ палача. Дверь хлопнула, и повозка, скрипя, уехала в ночь.
Глава 18
С утра выпал снег, подморозило — было приятно идти, тем более, в свободный день — воскресенье. Впрочем, какой там свободный день? Это у земского доктора-то? В больничку — перевязать раненых, с каждым поговорить, успокоить — и слово лечит! Потом еще не забывать и дальних амбулаторных пациентах — Юре Ростовцеве и Марьяне. Ну, до Юры, до усадьбы — версты три, а вот до Камня, до избы лесника Степана, Марьяшкиного деда — пять-шесть верст с гаком… Да кто еще эти версты мерил? Эх, лошадку бы с одноколкой — выезд! Положен ведь. И сам генерал-губернатор обещал… как и поклялся извести в Зарном всю революционную заразу. Извести еще до морозов… в крайнем случае — к весне. Эх, Аннушка, Анна… Угодила, как кур во щи…
Вот и больничка. Солнышко в стеклах сверкает — красота! Документы надо срочно в порядок привести, скоро крючки губернаторские пожалуют.
— Здравствуйте, доктор!
— Здравствуй, Сергей Сергеич! Кондрат, добрый день… Ишь вы! Ведь предупреждал же, чтоб не курили!
— Да мы, Иван Палыч, просто воздухом дышим!
— Знаю я, как вы дышите! — погрозив пальцем раненым, доктор снял шляпу и вошел в коридор.
— Здрасьте, Иван Палыч! — выскочила дежурная санитарка — заспанная, забавная.
— Как пострадавшие?
— Да всяко, — девушка поспешно повязала белую косынку. — Пахомыч, староста, сразу уснул, а вот городской всю ночь стонал, бедолага, метался. Я укол сделала, как вы говорили.
— Молодец! Ну, что, поможешь с перевязкой и ступай с Богом домой. Староста, думаю, скоро уже оклемается. А господина Чарушина мы подлечим, да в городскую больницу отправим. У него в городе родственников много — будут навещать. Яблоки приносить, апельсины…
— Чево-й то?
Про апельсины, девчонка, конечно, даже и не слыхала.
— Говорю, в городе ему лучше будет. Ну, давай Аглаюшка, готовь бинты, лекарства.
— Уж с вечера все приготовила, Иван Палыч!
— Ах! Что бы я без тебя делал?
— Иван Палыч! Надо бы керосину в лампы купить. А то уж скоро кончится.
— Ага… Давай-ка бидон, загляну по пути в лабаз.
Перевязывая раненых, Артем вдруг поймал себя на мысли, что все время думает об Анне. Генерал-губернатор показался доктору человеком дела. Похоже, слов на ветер тот не бросал, и с революционерами решил поставить точку. Не сам, конечно, через станового пристава и все того же Гробовского. Может, и еще на подмогу жандармов прислать.