Он взмахнул тростью и вышел за дверь, не дав Сударому и слова вымолвить, оставив его посреди приемной с журналом в одной руке и духовидами в другой.
Непеняй Зазеркальевич медленно отправился наверх, но, когда был уже на середине лестницы, у дверей снова требовательно звякнул колокольчик, и он бросился обратно, решив, что это Немудрящев вернулся и теперь можно будет убедить его, благо в голове с удивительной легкостью сложились нужные аргументы. Однако на крыльце стоял не предводитель губернской службы, а пожилой гоблин с вислыми бровями, в синей шинельке с серебряной бляхой на ремне.
— Городская почта, — пробасил он. — Сударый Непеняй Зазеркальевич здесь проживает?
— Это я. Входите.
Гоблин вошел, потирая остроконечные уши, торчавшие из-под фуражки и замерзшие на сыром осеннем ветру. Заручившись документальным подтверждением того, что Сударый тот, за кого себя выдает, он вручил оптографу конверт:
— Письмо вам срочное. Пять копеек с вас.
Письмо было от Вереды — записка, писанная наспех на тетрадном листе.
«Уважаемый Непеняй Зазеркальевич! Я только что от Простаковьи. Там ужас что творится. Полон дом подружек, все ее утешают, а сами шепчутся по углам. Все больше о завтрашней дуэли, о Залетае Высоковиче и каком-то Принципе, но и про Вас тоже я слышала, мол, скучный мещанин, а туда же („куда“ — не совсем поняла, но вроде не годитесь Вы и в подметки этому Пискунову-Модному). Я чуть с ними всеми не поссорилась, терпеть не могу такого лицемерия, но вовремя себе напомнила, что я в доме Немудрящевых по делу, чтобы все разузнать. Однако разузнать не удалось ничего. Простаковья в слезах, говорит, она самое низменное существо на свете. Все там мечтают посмотреть на портрет, только она никому его не показывает.
Сударого несколько покоробило упоминание о «завтрашней» дуэли. Что это — предположение или Персефоний уже повстречался с секундантом Залетая Высоковича и все уже знают, о чем они договорились? Маловероятно, но после того, как город за полдня узнал о ссоре и вызове, при том что в кафе как будто никто не заметил напряженного разговора оптографа со студентом, поверить можно во что угодно.
Сударый поднялся наверх, отложил журнал и записку, взял рапиру и немного попрыгал по гостиной. Именно попрыгал, иначе не скажешь, потому что голова была целиком занята свалившимися неприятностями и рапира страшно мешала думать. Поцарапав обои, стол и срезав свечу в канделябре, отчего по столешнице разлетелись капли горячего воска, Непеняй Зазеркальевич отказался от тренировки.
Персефоний вернулся в два часа ночи, когда Сударый уже был полон дум о бренности всего живого и не знал, за что взяться: то ли написать предсмертное письмо, то ли сделать автопортрет по методу новейшей оптографии и в последнее утро жизни все-таки узреть истинный облик своей души. Первое было романтично и глупо, второе — бессмысленно, потому что одной неполной ночи скорее всего не хватит, чтобы на снимке проявилась вся духовная сущность. Разумнее было бы выспаться, но этот вариант Сударый даже не рассматривал.
Вместе с первым ударом часов хлопнула дверь черного хода. Вскоре в гостиной появился упырь, встрепанный, нервный, но, кажется, сытый.
— Извините, что задержался, — сказал он. — Только напрасно вы ждали, лучше бы отдохнули, честное слово, на вас лица нет. А я после встречи завернул в подотдел — оказалось, есть ночная работа на одном складе… Ну, в общем, это вам неаппетитно, но мне нужно было успокоиться.
— После встречи с секундантом Залетая Высоковича? — уточнил Сударый.
— С этим… сопляком, пустозвоном… — выцедил из себя Персефоний. — Эта «личность нового склада», как он себя именует, явно не прочь поразвлечься за чужой счет. Такая наглость… Признаюсь, у меня было сильное желание послать ко всем чертям дуэльный кодекс и разобраться с ним по-простому.
— Ты правильно сделал, что сдержался, — поспешил сказать Сударый. Срок условного освобождения его помощника еще не истек, и за любое правонарушение он рисковал вновь очутиться в каталажке.
— Знаю, — с видимым неудовольствием кивнул упырь. — Но поверьте, сделал это не ради себя, а ради вас. У меня вообще сложилось стойкое впечатление, что слухи расползаются по городу именно благодаря этой «личности нового склада».
— Думаю, ты ошибаешься. Залетай Высокович не выбрал бы в секунданты разумного, которому не доверяет.