Выбрать главу

Мануврье обвиняет нас в том, что мы остановились на нескольких чудовищных преступниках, «чего недостаточно для доказательства, что преступники суть анатомические чудовища».

Признаюсь, я не ожидал такого упрека со стороны столь достойного анатома, как Мануврье. Так же как на свете нет случайностей, так и в природе не существует чудовищ: все явления подчинены закону; уродства, может быть, более, чем другие явления, ибо весьма часто они суть не что иное, как продукты тех же самых законов, доведенных до крайности.

Но сверх того, справедливость этих упреков опровергается той частью критики, в которой мне ставится в упрек, что «я собрал слишком много примеров без всякого выбора».

В этом упреке есть, впрочем, доля правды; совершенно верно, что, подвигаясь вперед, мы увидели, что существует не один общий тип преступника, а несколько частных, довольно резких типов: воры, мошенники, убийцы – и что преступницы обладают наименьшим количеством признаков вырождения, почти не отличаясь в этом отношении от непреступных женщин.

Правда и то, что при изучении черепов и мозга я соединил наблюдения многих ученых, несогласных между собой. Но эти несогласия вполне объясняются тем, что каждый наблюдатель предпочтительно останавливался на некоторых аномалиях и пренебрегал другими. И лишь после того, как Корр указал на асимметрию, Альбрехт – на лемуров придаток челюсти, а я указал на среднюю затылочную ямку, антропологи стали обращать внимание и на эти аномалии и заметили их у преступников. Анализ всегда предшествует синтезу; наоборот, если бы я не упомянул всех моих предшественников, меня легко обвинили бы в недобросовестности.

Мануврье, в свою очередь, забывает, что, ничуть не пренебрегая выводами других наблюдателей, я подробно ссылался на 177 черепов преступников, которые изучал я сам и все детали которых, выраженные в цифрах, я изложил в первом итальянском издании моего «Преступного человека». И этим именно черепам я придавал наибольшее значение. Чтобы избежать на будущее всех подобных упреков, я в последние годы стал применять к изучению типа преступника гальтоновскую фотографию{1}; и непреложные показания солнца подтвердили мои наблюдения лучше всех людских показаний.

Таким образом, доказано, что действительно существуют типы преступников, которые, в свою очередь, подразделяются на типы: мошенников, воров и убийц. В последнем типе сосредоточены все характерные черты, тогда как в других типах они менее резки. В этом типе ясно видны анатомические особенности преступника, и в частности: весьма резкие лобные пазухи, очень объемистые скулы, громадные глазные орбиты, птелеиформный тип носового отверстия, лемуров придаток челюсти.

Сравнивая эти выводы с результатами статистических таблиц, лежащих в основе этой критики, вы найдете, что вопреки кажущемуся обилию противоречий отношения между аномалиями вполне верны.

Так, для лобных пазух мы имеем 52 %, для асимметрии 13 %, для падающего лба 28 %.

Вот что получается при исследовании одних лишь черепов.

Мануврье неизвестно также, что относительно живых наши исследования далеко не ограничились несколькими уродами, а коснулись 26 880 преступников, которые сравниваются с 25 447 нормальными людьми.

Не точно и то, будто частный тип каждого вида преступников не подвергался исследованию. Правда, я этим занимался лишь мимоходом, но Ферн – первый, а затем Оттоленги, Фриджерио и, в особенности, Марро, а в России Тарновская разработали эту тему с поразительным обилием деталей.

Вполне естественно, что в первых трудах имелись в виду лишь общие черты и только впоследствии стали изучать различия каждого вида; так бывает при всякой работе – всегда от простого переходят к сложному, от однородного к разнородному.

Все эти упреки в большинстве случаев являются прямыми последствиями незнакомства с тем, что печатается на иностранных языках. Они все еще ссылаются, например, на моего «Преступного человека», который представляет лишь первую часть сочинения, уже устаревшего, в то время как после уже напечатано на ту же тему много других работ, гораздо более ценных.

III

Профессор Маньян, пред которым я преклоняюсь как пред одним из величайших европейских психиатров, который так же велик, как Шарко в области алкоголизма, оспаривает мое мнение, что детскому возрасту свойственно врожденное предрасположение к преступлениям. Он начинает с того, что приводит две-три странички из Майнерта об ощущениях новорожденного. Но цитаты эти бесполезны: чтобы доказать существование у детей преступных наклонностей, я изучал ребенка не в первые дни его жизни. В это время ребенок ведет растительную жизнь, и его можно сравнить скорее всего с зоофитами; конечно, в этом периоде не может быть и речи об аналогии с преступниками. Обрушившись на сравнение, которое не имеет никакого отношения к настоящему вопросу, Маньян затем лишь вскользь говорит два слова о другом периоде, на который ему и следовало бы, главным образом, обратить внимание.