— Туго нам приходится, хуже не бывает, — пробормотал старик. — Ты смеешься, потому что ты человек свободный. Можешь когда хочешь бросить это дело, ежели оно тебе не по душе… А мы… Ну-ка наклони факел да взгляни на мои плечи.
— Так уж нам на роду написано, отец. Перестань! Чего жалуешься?
— Я не жалуюсь. Но смеяться вам не след! Смеются потому, что не знают наших мучений, а кабы узнали, содрогнулись бы от ужаса… А я с детства мучаюсь… Был я крепким, здоровым и всегда боялся, как бы боярин не увидал моих плеч. Горбатым притворялся. А все-таки он меня как-то высмотрел и взвалил мне на плечи самый что ни на есть тяжелый грэтар. Подбирал он среди нас, рабов, людей молодых, чтобы один к одному были: путь ему предстоял дальний — до самого Царьграда.
Смех замер. Факельщики придвинулись поближе к старику.
— И что же, дошли вы до Царьграда?
— Дошли. Было нас двенадцать человек, и мы тащили грэтары на спине до самого Царьграда. Утром гасили факелы, а в сумерках заправляли свежую паклю, заливали дегтем, зажигали и так шагали с огнем за спиной без отдыха до самого рассвета. Ночью мы и через море переправились, а утром, когда туман разошелся, увидели золотые башни.. Самыми высокими и самыми красивыми были башни святой Софии.
— А потом?
— Потом мы долго оставались в Царьграде: наш боярин все выжидал удобного случая повидаться с великим визирем. Но сколько ни передавал он ему туго набитых кошельков, — все напрасно. Деньги-то великий визирь брал, а просьбы пропускал мимо ушей. И вот как-то раз боярин приказал нам, чтобы мы приготовились.
Когда совсем стемнело, мы все собрались на улице. Были здесь и незнакомые нам люди, что пришли сюда с рогожками[19].
У нашего боярина тоже была наготове такая рогожка. Как услыхали мы топот коней, — это скакала свита визиря, — мигом зажгли свои грэтары. Все остальные, во главе с боярином, зажгли с верхнего конца свои рогожки и поставили себе на голову. Стали мы посредине улицы да как завопили:
— Пощады, пощады!..
Шарахнулись визиревы кони, всадники взмахнули ятаганами… Боярин, с жалобой в руках и с горящей рогожкой на голове, рухнул на колени…
— Вот над кем вы смеетесь и кого зовете «грэтараджиу», — закончил старик, искоса поглядывая на «свободных» людей, носивших смоляные факелы. — Вот уж пятьдесят лет, как я освещаю улицы Бухареста и впрямь, пожалуй, могу оказать, сколько досок на его мостовых…
— Как будто мы не можем? — вставил другой.
— Молчи! Я уж так сыт этим огнем, который всю жизнь носил над головой, что завещал своим родным не зажигать свечки на моей могиле. Пускай мне положат на глаза кусок земли или каменную плиту.
— Грешишь, отец!
— Ладно! За свои грехи я сам отвечу. О мучениях в аду ходит немало россказней: и так-то, мол, и этак мучают грешников. А вот я думаю, что нет кары страшнее, чем каждую ночь ходить с огнем на голове да скользить босыми ногами по мокрым доскам.
Наступило молчание. Факельщики растянулись на земле, чтобы хоть немного вздремнуть перед окончанием боярской пирушки. Все страшились ее окончания.
— Слушайте! Господа, видать, совсем рехнулись! — воскликнул кто-то. И в самом деле, кутеж в боярском дворце достиг своего апогея.
Старик проснулся и слегка приподнялся. Протирая глаза, словно отгоняя какие-то страшные видения, он сказал:
— Опять я видел во сне, будто у меня по спине ползет чудовищный скорпион. Вот так-то я и мучаюсь всякую ночь. Только задремлю, мне уж мерещится, что гадина выползает из колючего кустарника. Ребра у чудища как железные прутья грэтара. Из громадной пасти высунулись семь огненных языков. Я мечусь, хочу вскочить, а страшилище взбирается мне на голову, впивается когтями, терзает меня и душит…
— Поставили бы тебя на другую работу… водовозом, что ли?.. Все-таки будешь малость посвободнее.
— Посвободнее? — засмеялся старик. — Я так думаю, что скорпионы будут преследовать меня и в могиле. Испробовал я однажды эту свободу, да ничего не вышло. На что свобода волку? Перед ним весь лес, а он прячется. Прятался я и под мостами, и во рвах, и в лесах. Перешел в Молдову[20], в Фокшань. Да, побывал я и там. И все-таки под конец меня изловили и в наказание отрезали уши.
Было уже около полуночи. От реки Дымбовицы доносились крики болотных птиц. С ними глухо перекликались петухи.
Вдруг заборы и дома осветились. Приближалась целая толпа рабов. Они почти бежали, держа в руках зажженные факелы. Всадники громко перекликались, стреляя поверх факелов из пистолетов.
— Что это?.. Откуда?.. — спрашивали факельщики, стоявшие у ворот дома, где шел кутеж.
19
В феодальной Румынии существовал обычай, согласно которому люди, желавшие передать жалобу князю-правителю или высокопоставленному боярину, чтобы привлечь к себе внимание, укрепляли на голове свернутую трубкой рогожку и зажигали ее с одного конца. Когда князь или боярин останавливался, ему подавали жалобу.
20