Я уже взялся было за ручку двери, когда он остановил меня:
— Погодите-ка, господин Балла, — и запустил руку в шкатулку с сигарами. Он угостил меня не одной сигарой, а шестью, чтобы хватило впрок. Выдал мне целых шесть сигар на все оставшиеся годы жизни.
Прими управляющий меня на работу, он ограничился бы лишь одной. Ведь с послезавтрашнего дня у меня было бы все: жизнь, надежды, кредит, — я мог бы приобрести себе сигары, одежду, хлеб, масло, счастье. А вместо всего этого — в кармане у меня шесть сигар, и я тащусь домой.
Что бишь я сказал напоследок?
— Выходит, если тебе стукнуло пятьдесят, так и умирать пора?
— Нет, что вы! — возразил он. — Но, к сожалению… — остальные слова застряли у него в горле.
Зачем только повстречался мне этот маклер! До тот минуты я хоть и бродил бесцельно, зато не терял надежды. Мне и в голову не приходило, что на мне роковой ярлык: пятьдесят! Человек пятидесяти лет, а не тридцати- или сорокалетний. Пятидесятилетний старик, перед которым захлопнулись врата жизни.
А дома меня тоже подкарауливал сюрприз. У нашего подъезда висит табличка с надписью:
„Разносчикам и нищим вход воспрещен.
Прислуге разрешается пользоваться только черным ходом“.
И пятидесятилетним, приговоренным к смерти, тоже, до того явственно произносит во мне чей-то голос, что я подчиняюсь ему и направляю свои стопы к черному ходу.
Кошки разбегаются передо мной в разные стороны, а я медленно взбираюсь по лестнице: сердце мое с трудом переносит подъемы, ведь мне пятьдесят лет.
1934
Перевод Т. Воронкиной.
СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ХЮВЁШВЁЛДЬ[8]
Дул самый обычный ветер, — из простых, в крестьянской одежде и нахлобученной на лоб косматой шапке, распространяя повсюду густой запах полей. «Смеркается», — говорили люди. В такую пору ласточки круто взмывают ввысь, пропадают из виду, чтобы вскорости вернуться обратно со звездочкой в клюве. И тогда наступает осиянный небесным светом вечер.
Мишка Барланги с полудня был женатым человеком. Он вел под руку свою благоверную — Марию Случак, а та без устали смеялась. Молодожены шли в сопровождении троих подвыпивших гостей. Один из них — часовых дел мастер, которого добрый папаша в свое время пристроил к горбатому часовщику со словами: «Парень-то, вишь, у меня одноногий, вот я и подумал, что в вашем ремесле аккурат сгодится…» В свадебном шествии принимал участие и Груняк, некогда мясник и колбасник, ну и наконец тетушка Панни, красноносая прачка, известная на всю округу.
Свадебные гости все до единого были обитателями ночлежки — вросшей в землю хибары в Обуде, — деля приют с возчиками, сапожниками и рабочими ситцевой фабрики. Оттого и зашла речь о том, не провести ли молодоженам брачную ночь там, на какой-либо из пустующих коек.
Однако Мишке Барланги такая мысль пришлась не по нутру.
— Бывало, в холостяцкую пору, — высказался он, — да по такой хорошей погоде я своих цыпочек завсегда выводил в горы.
Тетушка Панни тоже призналась, что и она средь лета предпочитала мягкую траву, а хромой часовщик не удержался от вздоха:
— Эх, растудыть твою в качель!.. Ведь вздумай какая бабенка со мной в траве покувыркаться, так ей, сердечной, пришлось бы на закорках меня тащить.
— Вот что, Панника, — предложил бывший колбасник, — раз такое дело, мы тоже подымемся вместе с молодыми. Им уступим местечко под кустом шиповника, а сами под боярышником пристроимся.
— По правде говоря, — сказал Мишка Барланги, — я мог бы отвести Маришку и к нам домой. Кровать там широкая и вся белым застлана… Но тогда придется дома объяснять, что да как, да почему… Нет уж, дудки!..
Молодая женщина брела, склонив усталую головку к плечу мужа. Лицо ее было бледно, от выпитого вина Маришка едва на ногах держалась… Больше всего ей хотелось лечь и тихонько уснуть. Но тут внимание ее привлекли слова.
— Знавал я в Вене одного приятеля, — рассказывал часовщик, — такого же голодранца, как и вы оба. Большой был дока по слесарной части, из-за этого даже в отсидке побывал однажды… Так вот вскрыл он, значит, шикарную мебельную лавку, а там в витрине кровать была выставлена, вся разубранная да изукрашенная. Сделал на ней мой приятель свое дело, жена его под утро опять застелила все чин чином, витрину закрыли, лавку заперли и ушли подобру-поздорову. Хозяевам, поди, и по сей день невдомек…