Покупатель так и сделал. Наутро он слил немного воду и послал сукно к стригачу, чтобы тот высушил его под прессом и подстриг его. Когда сукно было подстрижено, Соччебонель пошел за ним и спрашивает: «Сколько тебе следует уплатить?»
Стригач отвечает: «Сукна было как будто девять локтей; давай девять сольдов».
Тогда фриулиец говорит: «Как так девять локтей? Неужели! Что ты говоришь?»
Стригач приносит сукно и говорит: «Посмотри и смеряй».
Заказчик перемеривает его, не находит полной меры и говорит: «Клянусь телом матери Иисуса Христа, у меня сукна украли».
И он направляется к торговцу, а потом к одному да другому. Один говорит: «Эти флорентийские сукна никогда не садятся от воды».
А торговец замечает: «Посмотри-ка там, где оно простояло ночь, когда ты его намочил; не украл ли там кто чего-нибудь».
Третий заявил: «Все эти стригачи – воры».
А один из приятелей торговца, знавший, вероятно, об этом деле, сказал: «Хочешь, синьор, я скажу тебе правду? Не так давно я слышал, один человек стащил локоть флорентийского сукна. Вечером он положил его, как ты свое, в кадку с водой; утром же, когда он отправился вынуть его из воды, то оно, оказалось, село настолько, что он не нашел в кадке ничего».
Соччебонель сказал на это: «Ого! Может ли это быть?»
Собеседник ответил: «Конечно, это может быть»[260]
Так вот, рассчитывавший обмануть оказался обманутым и совсем потерял от этого голову. Небесный свод сел так, что его не хватило бы, чтобы прикрыть свод небольшой печи; а баронский кафтан превратился в короткий плащ, скорее походивший на сальтаминдоссо.[261] И так часто бывает, ибо «один человек стоит другого».
Новелла 99
Портной Бартолино,[262] занимавшийся шитьем курток, женился на вдове с очень смуглой кожей. Вечером, перед тем как лечь спать, женщина эта совсем разделась и сидела на кровати, крестясь и читая свои молитвы. Бартолино уже улегся, и так как жена его не ложилась, то он стал разглядывать ее, и ему показалось, что она в монашеском подряснике: столь темен был цвет ее кожи. Бартолино говорит ей тогда: «Раздевайся и ложись в постель».
А жена отвечает ему: «Я разделась».
Тогда Бартолино ощупывает ее, а она начинает визжать.
– «Так ты правду говоришь? Ну, так ложись». И она легла.
Я рассказал об этом, чтобы показать, насколько кожа ее была смуглая.
Но вот однажды Бартолино поел за обедом баранины и сказал, что неплохо было бы теперь заесть соусом; а он его очень любил. Ему подали небольшую чашку соуса. Бартолино сказал тогда: «Что же это такое: отчего соуса так мало?»
Жена его ответила: «Нельзя было найти нужных трав».
Бартолино возразил на это: «А мне так кажется, что они у нас были; только ты их сама съела. Оттого-то у тебя лицо такое зеленое».
Тогда жена сказала: «Это не от того, что ты думаешь».
– «А почему?»
– «Я хочу снять с себя всю эту дикую кожу, которая огрубела за то время, что я жила в деревне».
Бартолино заметил на это: «Старайся! Ведь с тех пор, как ты моя жена, ты не раз старалась отшелушить ее, хотя и думаешь, что я этого не замечал. И чем больше ты там ковыряешь, тем больше, как мне кажется, находишь черноты. А потому, жена, ради меня, не повторяй глубже, потому что ты захватишь настолько глубоко, что доковыряешься до самого ада».
Жена возразила на это: «Ну, ладно! Мне же хочется быть такой, как другие, и не казаться неряхой».
Тогда Бартолино сказал: «Ну, делай, как тебе угодно. По-моему, так лучше прикрывать дурное, чем открывать его».
Жена ответила на это: «Я не знаю, что значит дурное. Если я буду дурна, то мне же от того будет хуже».