Альфред Теннисон — придворный поэт, и я не стану оспаривать его притязания на это почетное звание; тем не менее я не могу удержаться от мысли, что если бы правительство поступило беспристрастно и устроило открытый конкурс, предложив какую-нибудь тему, чтобы проверить способности кандидатов (например, акростих «Фрэмптоновская Пилюля Здоровья»), то результат мог бы быть совершенно иным.
Но revenons a nos moutons[5] (по лишенному всякой романтики выражению наших благородных союзников) и к механику, с которым я столкнулся на углу Грейт-Уоттл-стрит. Он выходил из небольшой лавки — ветхой, грубо сколоченной и убогой на вид, — но что же возвестившее о наступлении великой эпохи моего бытия я увидел там? Читатель, я увидел вывеску!
Да. На этой ржавой вывеске, поскрипывавшей на одной петле напротив заплесневевшей стены, имелась надпись, пронзившая меня с головы до ног необыкновенным восторгом. Она гласила: «Саймон Любкин. Торговец романцементом».
Была пятница, четвертого июня, половина пятого вечера.
Я трижды прочитал эту вывеску, потом достал записную книжку и срисовал ее прямо на месте; все это время механик наблюдал за моими действиями с искренним и (как мне казалось в то время) уважительным изумлением.
Я подошел к механику и вступил с ним в разговор; годы душевных мучений с тех пор навсегда запечатлели эту сцену в моем трепещущем сердце, и я могу повторить все слово в слово.
Есть ли у механика родственная душа? (Это был мой первый вопрос.)
Механик сказал, что он не знает.
Известен ли ему (эти слова я подчеркнул особо) смысл удивительной надписи на вывеске?
Бог ты мой, механик все знал об этом.
Не возражает ли механик (невзирая на внезапность приглашения) переместиться в ближайший бар и обсудить этот вопрос в более непринужденной обстановке?
Механик не возражал «пропустить глоточек-другой», совсем напротив.
(После короткой прогулки и заказа бренди с водой для двоих разговор возобновился.)
Можно ли сказать, что товар продается хорошо, особенно среди mobile vulgus?[6]
Механик устремил на вопрошающего взгляд, исполненный добродушной жалости, и сказал, что товар продается хорошо, а покупатели в основном люди простые.
Почему бы не добавить к вывеске слово «новизна»? (Это был переломный момент; я весь дрожал, когда задавал этот вопрос.)
Механик думал, что это неплохая идея; было время, когда это сработало бы, но время проходит, сами знаете.
Одинок ли механик в своем великолепии, или есть кто-то еще, широко торгующий этим товаром?
Механик был готов побиться об заклад, что в окрестностях таких людей нет.
Для чего используется этот товар? (Я с трудом выдавил этот вопрос, возбуждение едва не лишило меня дара речи.)
Он может скрепить практически что угодно и сделать это крепче камня, ответствовал механик.
Эта фраза была затруднительной для истолкования. Я немного подумал над ней и нерешительно произнес: «Полагаю, вы имеете в виду, что он служит для соединения разорванных нитей человеческой судьбы? Для того чтобы наполнить реальностью и жизненной энергией химерические плоды богатого воображения?»
Ответ механика был кратким, но отнюдь не обнадеживающим: «Может, оно и так. Я не грамотей, знаете ли».
С этого момента разговор определенно начал угасать. Я всерьез размышлял, может ли это быть исполнением моей заветной мечты, так плохо эта сцена сочеталась с моим представлением о романтике, и так остро я чувствовал в собеседнике отсутствие сочувствия к моему энтузиазму, который до сих пор находил себе выход в поступках, слишком часто принимаемых бездумной толпой за обычные чудачества.
Я проснулся с жаворонками — «звонкими предвестниками дня» — с помощью патентованного будильника, вышел из дома в этот неподобающий час, к изумлению горничной, которая мыла крыльцо, чтобы «обмахнуть легкими стопами росистую лужайку» и увидеть золотой рассвет глазами, еще затуманенными сонной дымкой. (В любом разговоре на эту тему я говорил своим друзьям, что мой экстаз в тот момент достигал таких высот, что с тех пор я не осмеливался подвергать себя воздействию столь опасного напряжения чувств. Однако по секрету могу признаться, что действительность не соответствовала представлению, которое у меня сложилось ночью, и ни в коей мере не оправдала усилия, потраченные на столь раннее пробуждение.)