Я познакомился с Сэмом ещё в 70–х, когда самым популярным слоганом среди еврейских иммигрантов времён «Холодной войны» была фраза «Отпустите наших!» («Let My People Go!»). В те годы мой друг называл себя Сэмом, Сэмми.., и даже не Сёмой, на кучерявой распахнутой груди которого на толстой цепи ярко блестела золотая звезда Давида. Возвышаясь, немного покачиваясь в кичевых туфлях на платформе, Сёма напоминал гарлемского щёголя. Сейчас он одевается консервативно, как еврейский бизнесмен, и представляется не иначе как Соломон. Америка не далась ему, в отличие от латышской крестьянской потаскушки в один из далёких жарких дней. Сэм настолько самовлюблён, что не способен на настоящую дружбу, но он очарователен и романтичен, как венгерская оперетка. И у него русское сердце. Сёма мог бы стать щедрым, если бы захотел… Он, конечно, прекрасно выглядит, и от него исходит положительная энергия. Временами Сэм бывает острым на язык, знает как проникнуть в глубь человеческой души, даже в своём достаточно молодом возрасте. Его умение оценить, понять человеческую психологию (в том числе и мою) зачастую поражает меня. Но при всём при этом он знает о своих недостатках и своём несовершенстве. Он воистину классный парень. Сёма был рождён сразу по окончанию Второй Мировой, во время которой Румбула успел вырезать почти всё еврейское население Риги. Для чего он был рождён в этой окровавленной Латвии? Что бы стать бродвейским малышом Сэмом? А что я, человек поколением старше, чудом переживший резню Румбулы, что же я сделал в этой жизни, чего я достиг? Но, могу не без гордости сказать, что я старался, продолжаю стараться. Я думаю, что Сэм рассуждает также.
Вокруг нас танцуют, извиваются самки в змеиной грации. Выходцы из Советского Союза помпезные, полные важности, жрут и бухают за соседними столами, что‑то празднуют… Почти как мы, заброшенные одинокие рижане. Женские тела страдают, проходя тест на выносливость. Они трясуться, дёргаются и извиваются всё быстрей и сильней, — лишь бы на них обратили внимание… Они, выпячивая, предлагают американско–иммигрантскому–богу для немедленного «снятия» свои еврейские переполненные водкой сиськи. Тёлки подпивают кабацкому ансамблю «Пять Русских». Рыдающие взбитые сливки грудей, эсэсовская пальба, плач диско.., крик в хоре рок–н-ролльного блеянья забиваемых ягнят: «Кто же мы, чёрт побери? Русские? Евреи? Нео–американцы, но с совковой кровью? Или новые израильтяне? Или мы станем жертвой аборта следующего поколения? Победители? Нью–йоркские тусовщики? Бездомные космополиты? Или искатели дьявольской свободы? Или предатели Страны Советов? Или нелепые, смехотворные реикарнированные царские белогвардейцы, проданные и преданные во имя потребительского интереса? Ёбанные диссиденты? Запятнанные «красным» богобоязники? Или всего лишь изнасилованные малым алкоголем людишки? Выбравшие свободу святые мученики? Или испытавшие гиммлеровкие суперпытки Советские жиды? Впрочем, неважно… сейчас не время… кому не удастся… утонет в болоте! Это Америка. Желаем вам счастливейшего из Дней Рождения, прекрасные рижские Аполлоны!», — вот, что нам блеет аура этого морга.
Счёт–приговор приносит милый кучерявый ангельской внешности по–русски открытый мальчишка официант. Ощущение, словно этот мальчуган сын русского крестьянина. Он похож на сельских мальчиков, сидящих на заборе, изображённых на картине Богданова–Бельского, которая в далёком детстве висела на стене моего дома в покойной Риге. Я всматриваюсь в его по–детски святое нищенское личико и мне становится жаль его.., — паренька, обслужившего нас и вынесшего нам жесткий финальный приговор на тонких листках бумаги.
Несчастные тела русских евреек… в новом кабаре новой родины… пытают свои славянские бёдра и щедро трясущиеся в твисте чёрного континента и педерастических спиральных движениях жопы… ладно, пусть живут, в этой гнойной капиталистической борьбе за огромный бумажный хуй, пока жаждующая Рига–Румбулы изголодавшись в конвульсивном биении, пытается выкарабкаться из гнилой ямы.
Я пытаюсь разобраться в путанных талмудских иероглифах принесенного за выпивку счёта. Я спрашиваю, принимают ли они кредитные карты. Конечно же нет! Я залажу пальцами в узкую щель своего кошелька и подсчитываю плоские хрустящие бумажки. Мне не хватает бабок… И, естественно, у моих рижских приятелей идентичная проблема. Политбюро «Золотого дворца», в конечном итоге, без особого рвения решает принять мой персональный чек. Сёма хитёр, шепчет мне, что надо спрятать назад в кошелёк весь налик, который я предварительно вывалил на стол. Он прав: рубли сейчас ничего не значат, а чеки тем более — всего лишь подписанные бумажки. Удивительно — Сэм так и остался обыденным совком! И при этом он остаётся настоящим русским, способным соображать после немалой, принятой на грудь, дозы. Может, он бы прекрасно прижился в Сталинграде; кто знает..?