— Это и было с кем-то другим, — озвучил Брок то, что Баки никак не мог сам озвучить для себя и Стива. — Ты сейчас и ты тогда — два разных человека. И, честно тебе скажу, ты сейчас интересуешь меня больше, чем желторотый мальчишка, которым ты был до всей этой хуйни, потому что о нем остались только воспоминания. И те, большей частью, у Роджерса.
Брок совершенно не стеснялся говорить то, что думал теми словами, какими думал, не пытался сгладить что-то или смягчить, и это разительное отличие от Стива, который старался смягчать все для Баки, было таким внезапно правильным. Нет, Баки был благодарен Стиву за то, что тот не рубил с плеча правду-матку, но вот эта вот прямолинейность Брока радовала. Баки был рад тому, что с ним будут говорить прямо и откровенно, нравится ему это, или нет. Баки понимал, что сейчас Брок показывает себя с отталкивающей стороны, чтобы у Баки не создавалось ложных иллюзий. У Баки их и не было, этих иллюзий, он ничего не ждал от Брока, он просто помнил, те странные чувства, которые Брок вызывал у него, хотя не делал вообще ничего, чтобы быть Зимнему хоть сколько-нибудь приятным. И сегодня Баки облек эти чувства в слова. Он был влюблен в Брока, но застило ли ему это глаза, Баки не знал.
— Иногда мне кажется, что Стив ищет его во мне, — признался Баки. Он никому об этом не говорил, а Броку сказал легко.
— Это нормально, Баки, — спокойно ответил Брок. — Стив знал тебя, и, понимая, что не знает сейчас, ищет знакомое в незнакомце. Это пройдет.
Брок обтер руки о полотенце и похлопал Баки по живому плечу, поддерживая и успокаивая.
— Он тоже сильно изменился, — сказал Баки. — Я помню его другим. Сейчас он такой, словно на него легла вся скорбь мира. А раньше он больше смеялся. Да вообще улыбался. Как и я…
— Война никого не красит и никого не щадит, — Брок кинул первый кусок мяса на сковородку, и оно громко зашкворчало. — Каждый из нас когда-то улыбался.
Повисло молчание, которое никто не спешил разбивать. Баки думал о том, что, наверное, Брок прав, просто он сам об этом никогда не думал. Сначала было не до того, а потом стало нечем думать, да и некому. И сейчас, приходя в себя, заново становясь живым, другим, новым, он о многом не успел еще задуматься, просто учась жить заново, вне приказов, крио и миссий.
— Почему ты вернулся в ЩИТ? — спросил Баки, когда Брок кинул на сковороду второй кусок мяса.
— Потому что больше ничего не умею, — пожал плечами Брок. — Привычка — страшная штука. А ты чем думаешь заняться?
— Не знаю, — Баки, ловко орудуя ножом дорезал овощи. — Я вообще об этом еще не думал. Но скоро придется. Не могу же я сидеть на шее у Стива вечно.
— А вообще мысли есть? — Брок серьезно посмотрел на него, и Баки понял, что тот спрашивает не просто ради того, чтобы спросить. Ему действительно было интересно.
— Я понимаю, что сейчас я могу стать кем угодно, нашлись бы деньги на учебу, — начал рассуждать Баки. — Только я все равно привычно отсекаю слежку, а она была, вслушиваюсь в тишину, смотрю на все флаги и ленточки и прикидываю поправки на ветер до воображаемой цели. Я слишком снайпер, чтобы стать кем-то другим. Я не пытаюсь себе врать, что хочу мирной жизни, потому что войны у меня было больше и помню я ее лучше. Брок, я — Зимний Солдат, только теперь без ошейника и поводка. Даже я понимаю, что никто не отпустит меня в мирную жизнь, помахав голубым платочком. Поэтому лучше я буду работать на ЩИТ, чем вечно буду привычно уходить от слежки, вычищать от жучков жилье и прикидывать поправку на ветер.
— Только поэтому? — вскинул бровь Брок.
— А я тоже больше ничего не умею, — усмехнулся Баки. — Так что, зачем бежать от себя? Кстати, у тебя жучков была тьма тьмущая.
— Я в курсе, — пожал плечами Брок, дожаривая мясо. — В следующий раз не трогай, а то опять влезут, напихают. Так я хоть знал, где они.
— Мы поэтому идем в поход? Потому что за тобой постоянно следят? — догадался Баки.
— Да, потому что. И, чтобы ты знал, я предпочитаю кровать, — и Брок весело, но хищно улыбнулся Баки. — А так, хотят следить — пусть попробуют.
Они поужинали, перекидываясь ничего не значащими фразами, а потом Брок объявил отбой, мотивировав это тем, что завтра вставать засветло, чтобы добраться до Шенандоа не к обеду, а хоть немного, но раньше.
Загрузив посудомойку, они по очереди приняли душ и разошлись по комнатам. Но Баки просто так не мог уснуть, ему казалось, что только Брок, его близость, действовали на него, как снотворное. Он дождался, когда тот перестал ворочаться, и тихо пробрался в его комнату.
Брок спал, обняв подушку, лежа практически на животе, и Баки едва-едва касаясь, провел пальцами по его обнаженной спине, обводя пару шрамов от пулевых и один от ножевого. Теплая кожа жгла живые пальцы, хотелось коснуться всей ладонью, но Баки не позволил себе этого, просто устроившись в кресле, забравшись в него с ногами, он снова принялся смотреть на Брока, и не заметил, как уснул.
Брок проснулся от странного звука, похожего на мычание, и, не сразу поняв, что происходит, потянулся за пистолетом, точно наставляя его на источник звука: кресло. Вернее, кого-то в нем свернувшегося. Разглядев в неверном свете уличных фонарей, что это Актив (хотя, какой, к черту, Актив?), Брок поднялся. Баки не то стонал, не то мычал на одной ноте, жалобно и страшно. Брок поежился от прохлады, льющейся из приоткрытого окна, и укрыл Баки покрывалом. Тот весь напрягся, продолжая издавать этот странный, страшный звук, и Брок, повинуясь странному порыву, погладил его по волосам.
— Т-ш-ш-ш, малыш, все хорошо, — тихо произнес он, поглаживая спутавшиеся пряди тяжелых волос, и Баки успокоился, пошевелился, удобнее устраиваясь в кресле, которое было явно ему маловато, чтобы удобно спать, и затих.
Брок еще какое-то время стоял рядом, боясь рецидива и разглядывая Баки не украдкой, как это делал, когда они были вместе, а всерьез изучая взглядом, даже облизывая. Мощная фигура, невероятным образом свернутая в калачик, все равно в кресле не помещалась, как ни сворачивайся. Лицо, сейчас безмятежное, с намеком на улыбку на губах. Глаза, сейчас закрытые, но Брок помнил, какие они невероятные, серые.
Броку нравился Зимний, он даже восхищался им, хотел его, но понимал всю опасность своего желания, всю его иррациональность и несбыточность, поэтому даже не мечтал о нем. Только на миссиях давал волю своему странному чувству, наблюдая за Активом, ловя каждое его движение. Кормил шоколадом, потому что хотелось хоть как-то расцветить серость и казенность его жизни, хотелось, чтобы помнил, даже после обнуления помнил. Касался, когда мыл, всегда сам, бережно, почти ласково, словно проверяя границы дозволенного, и чувствовал, что сам Актив тоже тянется к нему, но списывал это просто на недостаток тактильных ощущений.
Сейчас он понимал, что это тоже была приязнь, симпатия, насколько Актив мог вообще понимать такие вещи.
Глянув на часы, Брок понял, что спать он мог еще час, но сна не было ни в одном глазу. Он еще полюбовался Баки, и оставил спать, отправившись мыться и готовить завтрак. Он размышлял о том, готов ли он впустить Баки в свою жизнь, но понимал, что уже впустил, уже позволил себе привязанность к бывшему подопечному, и это пугало, потому что у него давно не было привязанностей, давно он не испытывал ни к кому никаких чувств, кроме простой похоти. Последние его отношения закончились разрывом со скандалом, когда его обвиняли в невнимании, бесчувственности, постоянном отсутствии. С тех пор он завязал с отношениями. И вот теперь с ним хотел отношений кто-то близкий ему по духу, такой же, как он сын вечной войны, изломанный, израненный, тянущийся к нему, и Брок понял, что не отпустит, не отдаст никому, заберет себе, потому что давно хотел именно его, каким бы Баки ни был, он уже был Брока.