– Пошли, сам увидишь, – коротко ответила Мария.
Пахарь невольно чертыхнулся, и тут же себя одернул. Нечего поминать в доме мохнатого слугу Сатаны!
Выйдя в гостиную, Пахарь первым делом направился в красный угол, где висела икона Николая Угодника и, крестясь, прошептал слова молитвы. А еще он попросил святого Николая, покровителя их общины, чтобы беда оказалась малой. И без того страда оказалась для общины тяжелой. Древняя, конца прошлого века техника ломалась чуть ли не ежедневно, и держалась только на чудодейственных руках механика Фомича, в прошлом ведущего инженера авиационного завода. А к этому добавлялось еще и жаркое, засушливое лето (еще более жаркое и еще более засушливое, чем предыдущее), и нашествие прожорливой африканской саранчи, и постоянные набеги банд голодных варваров, и жалящие, словно укусы гадюки, атаки разбойной дружины князя Охромицкого…
На улице было по-осеннему смурно. Серый туман выполз из леса и заполонил улицы поселка. Лишь кое-где виднелись фасады изб, с узорчатыми наличниками и ровненькими изящными крылечками. Размашисто шагая по пустынной улице, Пахарь отвлекал свое беспокойство мелкими, но приятными мыслями: как все-таки здорово, что он не дал расти поселку как попало, не разрешал строить без лично им утвержденного плана ни одной избы. Поселенцы поначалу роптали, и только авторитет старосты удерживал их от прямого неповиновения. Почти треть членов общины были беглыми горожанами и имели о деревенской жизни самое смутное представление. Для них постройка обычной пятистенки казалась неразрешимой задачей. Дай им волю, появились бы в центре Рязанской волости обычные каркасные домишки, годящиеся для жизни разве только в самые жаркие летние месяца.
Еще больше хлопот, как ни странно, оказалось с крестьянами. В общине было много беглых крепостных из-под Самары, Нижнего Новгорода, Дао-Пина, Чунь-Дже и даже из далекой по нынешним временам Пермской волости. Всех их в родных местах допекла жадность и самодурство новых помещиков да князей, и каждый мечтал о вольной и сытной жизни. Ни о каком порядке – ни в поведении, ни в строительство домов и подворий, – крестьяне поначалу и слушать не хотели. Но все же пришлось слушать, и потратить неделю труда там, где прежде и двумя часами обходились. Зато теперь каждый дом, какой ни возьми, не только крепок и уютен, но еще и красив. Такое он, Пахарь, прежде видел только в некоторых украинских селах, а для русского человека порядок и красота в быту, казалось, навечно заказаны. Но нет, все оказалось можно в себе преодолеть, всего достичь, была бы охота да терпение.
Свернув на центральную улицу, Пахарь услышал ропот голосов. На главной площади, где обычно проходило Вече, собрались почти все жители общины. Люди были одеты наспех, женщины кутались в шерстяные платки, мужчины набросили на голые плечи кто телогрейку, кто спортивную куртку.
При виде Пахаря толпа молча расступилась. Он увидел двух молодых плечистых парней, что стояли на коленях на сырой земле, низко опустив головы. Это были братья Евдоким и Игорь Валяевы, дояры из Зеленодольской фермы. Чуть позади них со смущенным видом стоял пожилой человек невысокого роста, с залысым лбом и длинными седыми волосами. На его худом, морщинистом лице блуждала виноватая, но в то же время наглая улыбочка. Старик мял в жилистых руках потертую кепку, и время от времени шумно отрыгивал. От него несло за версту спиртным духом.
Сердце Пахаря сжалось. Нет, не внял Николай Угодник его мольбам! Случилось, пожалуй худшее, что могло произойти. Как же это не вовремя, мысленно простонал староста. Через неделю, после окончания сбора урожая, такое еще можно было пережить, замять, затушевать… Но только не сейчас.
– Что стряслось? – грозно спросил он и обвел толпу мрачным взглядом.
Из толпы вышел Степан Бурцев, командир стражи. На его массивном бульдожьем лице, со сплющенным носом и разбитыми губами (когда-то Степан был профессиональным борцом) читалось огорчение.
– Этой ночью на Зеленодольской ферме случился пожар, – сиплым голосом доложил он. – Правый флигель дотла сгорел, два бычка погибли, коровы разбежались… Одна утопла в болоте, вторую зарезали волки.