– Ну что же вы так, молодые люди? – грустно вопросил он. – Почему пренебрегли своим долгом, и впали в грех пьянства? Нехорошо, очень нехорошо. Не случайно редко вижу вас обоих в церкви, разве только по большим праздникам… Слово божье могло бы вразумить вас, отвратить от безумств, увы, свойственным молодости. А ты, Федор Игнатьевич, что стоишь такой смурный да виноватый?
Хитрый старик словно ждал этих слов. Он ринулся к попу и, рухнув перед ним на колени, начал истово креститься:
– Прости, батюшка, бес попутал меня на старости лет! Как умерла прошлой зимой моя Марфа, одиночество стало грызть меня, словно волк. Вот я и вспомнил, что на чердаке лежит виноделательный аппарат, который я привез из-под Ростова… А тут нам как назло раздали за трудодни зарплату натурой: картошкой, зерном, свеклой сахарной… Вот я и не выдержал, поддался дьявольскому соблазну! А под вечер эти двое парней заявились, на холод да на дождь жалуясь… Вот я от доброты своей и согрел их чаркой-другой вина. А как они добрались до бутылей, что спрятаны были в сенях, и сам не знаю…
Евдоким поднял голову и с удивлением воззрился на старика.
– Ну и дела! – сипло воскликнул он. – Ты ври дядя, да не завирайся. Выходит, это мы с Игорьком к тебе по своей воле пришли, а не ты нас сманивал? Как прослышал, что нам бригадир премию большую выдал, так сразу и прилип со своим самогоном и разными разговорами…
– Какими разговорами? – насторожился Пахарь, но отец Серафим жестом остановил Евдокима.
– Нехорошо свою вину на других перекладывать, Евдокимушка. Господь видит ваш грех, и гневается. Мало того, что вы напились допьяну, так еще и пожар на ферме случился по вашей оплошности! Грех большой, и вина немалая. Но бог милостелив к неразумным детям своим. Надобно вам замолить свой грех, выпросить у господа прощение. Надеюсь, что этот горький урок запомнится вам на всю жизнь, и вы отныне станете почаще посещать храм и облегчать душу свою в таинстве исповеди. А с тобой, Федор Игнатьевич, разговор будет особый, долгий и серьезный. Вижу, душа твоя еще блуждает в потемках, и нелегким станет твой путь к просветлению. Завтра же я жду тебя…
– Нет, – вдруг резко произнес Пахарь.
Отец Серафим поднял на него светлые, недоуменные глаза.
– Что – нет? – спросил он.
– Не будет для Федора никакого завтра, – жестко заявил глава общины.
– Почему же? – насторожился священник. – Неужто вы решитесь изгнать брата заблудшего своего из общины?
– Не станем мы его изгонять, – холодно ответил Пахарь и сложил могучие руки на груди. – Паршивый он человечишко, опасный. Много знает о слабых местах в нашем периметре. Чую, придет Федор к нашим врагам, и доложит, что и как. И тогда нас однажды ночью возьмут голыми руками… Такое уже случилось у нас пять лет назад, когда мы изгнали семью мелиоратора Фролова. Шесть наших человек погибло после этого, а еще мы лишились почти трети урожая… Больше такой ошибки я не допущу!
Он повернул голову к насупившемуся Федору.
– Помнишь договор, какой подписывал при вступлении в общину? А если не помнишь, то я напомню. Тебе, как и каждому члену коммуны, гарантировалась безопасность, возможность учить детей в школе, помощь в строительстве дома, бесплатное лечение и прочее. А главное, община гарантировала: с того дня, как ты вступил на нашу землю, ты навсегда забудешь слово голод! Мы выполнили свое обещание, Федор?
Старик кивнул.
– Ну, положим, выполнили… И что с того?
– А то, что ничего в этой жизни даром не дается. И потому ты прочитал, и подписался собственноручно под второй частью Договора – там где, говорилось про обязанности. Перечислить, какие из них за эти пять лет ты нарушил?
Федор ухмыльнулся, обнажив желтые кривые зубы.
– Почитай все, наверное… И что с того?
– А то, что нельзя нам с тобою вместе жить. Теперь ясно, что из-за тебя три года назад погиб коневод Николай. Из-за тебя спилась бригада плотников и рухнул детских сад, придавив и сделав калеками трех детишек. Из-за тебя сгорела ферма, и мы едва не остались без мяса и молока. Все твои подвиги перечислил, ничего не забыл?