– Ну, Шура, рассказывайте. Где были, что видели. Все-таки десять лет прошло с тех пор, как вас тогда арестовали в трамвае.
– Да все по-прежнему. Правда, сыном лейтенанта Шмидта уже не работаю. Пару раз сидел в ДОПРе. Хотели даже на Беломорканал отправить, но как-то отвертелся. Работы только совсем не стало. Нас, свободных художников этого мира, зажали так, что и не пикнуть. Как жить дальше, ума не приложу.
– Да, Шура. Эти места по-прежнему не Рио-де-Жанейро.
– Остап Ибрагимович, а зачем вам тогда так нужно было это Рио?
– Понимаете, Шура, такие, как я, здесь не нужны. Мой пытливый ум мешает здесь строительству социализма. Хотя я, поверьте, очень, очень стараюсь.
– А вот вы бы что здесь построили? Если бы, конечно, вам дали тут строить.
– Я бы построил страну, в которой пиво продают не членам профсоюза, а тем, у кого есть на это деньги. А потом все равно уехал бы в Рио-де-Жанейро.
– Но почему?
– Потому что, Шура, здесь никто и ничего путного построить не может. Даже я со своим аналитическим умом и курсами бухгалтерского учета. В этом есть какая-то загадка, Шура, но пусть ее разгадывают другие. Мне она не по плечу. Давайте лучше выпьем и помолчим. И заодно помянем Паниковского. Мир его праху.
– Да, Михаил Самуэльевич был великий человек. Помнится, он говорил мне: «Оставьте, оставьте эту дурацкую мечту о Рио-де-Жанейро товарищу Бендеру. Ведь мечтать надо только о Париже. Шура, вы не представляете, какие там варьете, какие там шансонетки». А ведь Паниковский нигде дальше Бердичева не был.
– Бердичев, что Бердичев. Если так пойдет и дальше, то мы, Шура, в лучшем случае окажемся с вами где-нибудь на Соловках.
– А в худшем?
– Вот об этом лучше и не думать. Видите вон того молодого человека, который подсматривает за нами через дыру в газете «Правда»?
– Да, вижу. Вы думаете, что за нами уже следят?
– Я не думаю, Шура, я в этом уверен. Спасибо товарищам, что хоть дают допить пиво. Нет, Шура, в этом мире больше блюдечка с голубой каемочкой, на котором лежит ключ от квартиры с деньгами. А есть стол, стул в финотделе и оклад сорок шесть рублей пятьдесят копеек. Ладно, мне пора сдаваться. Прощайте, Шура.
– Остап Ибрагимович. Все вовсе не так уж и плохо. Я вам помогу. Я тут все ходы-выходы знаю. Вы сейчас идете в уборную, открываете там форточку и потом тикаете на шестой причал.
– Шура, я сейчас так располнел, что не пролезу ни в какую форточку. Впрочем, что там у нас есть на шестом причале?
– Катер. Катер Козлевича. Он называется «20 лет Октябрьской революции». Адам Казимирович специально придумал такое название, чтобы возить на нем контрабанду из Житомира. Козлевич нам поможет. Ведь я уже три ночи как ночую на его катере. Будем уходить из Черноморска водным путем.
– Шура, я вас люблю, как родного сына!
– Как брата, Остап Ибрагимович. Как брата. У нас с вами все-таки один отец. Пусть и придуманный. Вперед, товарищ Бендер. Через форточку в уборной к новой жизни. Долой уныние и этот, как его… пессимизм!
И Остап через несколько минут, с трудом протискиваясь через форточку на волю, сказал сам себе: «Ну что ж. Командовать парадом снова, похоже, придется мне».
***
Адам Казимирович Козлевич мирно дремал на корме своего катера, когда кто-то прыгнул на его палубу с причала. Этот кто-то потом подошел к нему и потрогал за плечо:
– Адам, а как раньше назывался этот крейсер?
Козлевич протер глаза и потряс головой. Кто-то постепенно превратился в его старого знакомого. Настолько старого, что Адам Казимирович не мог его вспомнить.
– Это же я, Бендер. Ну просыпайтесь скорее. Пора заводить моторы. Мы с вами отплываем через несколько минут. Только дождемся Балаганова – и в путь!
– Бендер. Какой еще Бендер? Тот, который угробил мой «Лоран-Дитрих»?
– «Лоран-Дитрих» скончался своей естественной смертью. А я вот еще жив. Да просыпайтесь вы наконец, черт вас побери! За нами гонятся все секретные агенты этого города. Бензин по-прежнему ваш, идеи наши. Нас ждут великие дела. И великие события. Если, конечно, не схватят в этом надоевшем до чертиков городе.
– Не бензин, а дизельное топливо, – поправил Бендера окончательно проснувшийся Козлевич. – Здравствуйте, Остап Ибрагимович. Рад вас видеть на борту моего катера. Кстати, раньше он назывался «Императрица Мария». Потом «Борец за свободу товарищ Троцкий».
– Вы правильно делаете, меняя названия в соответствии с политической ситуацией, – похвалил Козлевича Бендер. – Лет через пятьдесят он, вероятно, будет называться «Народный капитализм». Или что-то в этом роде. Если, конечно, не заржавеет и не будет сдан на базу металлолома.