Тогда я как раз снимала проект «Мужчины в ванне». Уже нашелся издатель, который собирался издать фотоальбом, и дело было только в недостатке материала. Предлагая философу попозировать, я на нью-йоркский манер произнесла название проекта — «Мэн ин бастаб». Философ слегка пожал плечами, но согласился. Все-таки он не только умный, но и милый. Мы условились созвониться на следующий день около полудня, я записала номер его телефона, мы выпили за успех нашего предприятия, и я вернулась к группе IRWIN. С ними мы продолжили сначала на выставке, потом в милейшем ресторанчике на набережной у крепостной стены, потом в каком-то клубе.
Проснулась я как раз около полудня. Голова раскалывалась. Фотографировать философа в ванне не хотелось. Ну и что, что умный, подумаешь. Ну, звезда мировой философии. Конечно, такая съемка серьезно капитализировала бы мою книгу. Хотя… Может быть, мне другого философа поискать, покруче? Того же Жижека. Хотя этот симпатичнее. Чисто внешне. Работ я его не читала, конечно. Интересно, о чем он пишет? Жижека я, правда, тоже только про Лакана/Хичкока читала, и то не до конца. А с этим даже поговорить не о чем, пока он будет в ванне лежать. Наверное, лучше не звонить. Нет, позвоню все-таки. Нужно отвечать за базар. Может быть, он передумает, и тогда моя совесть будет абсолютно чиста. Да, не зря меня называют фотографом, который не любит фотографировать…
Трубку философ взял не сразу. Голос был вялый и хриплый. Он явно с трудом припомнил свое обещание. И уже по голосу я понимала, что ему абсолютно не хочется фотографироваться, но он тоже человек совестливый и, кроме того, вежливый. В процессе разговора он явно пытался найти зацепку и отмазаться.
— Такой странный проект. Чего вы хотите добиться?
— Я ничего не хочу добиться. Просто мне интересно наблюдать за поведением мужчин в специфических условиях.
— Вы считаете эти условия специфическими?
— Да в общем, нет. Но не всегда же рядом женщина в такой момент. Тем более с фотоаппаратом.
— Что я должен делать во время съемки?
— Ничего особенного. Просто постарайтесь быть максимально естественным, не позируйте. Чем вы обычно занимаетесь в это время?
— Даже не знаю… Если вокруг мало людей — люблю почитать газету.
— Мало людей????
— Ну да. Впрочем, я очень редко пользуюсь автобусом. Даже никогда не думал, что автобусная остановка может быть кому-то интересна.
Вау! Вот это ситуация! Мечта филолога. Два славянина поговорили по-английски. Он, наверное, в Нью-Йорке не был, ему это нью-йоркское «бастаб» (buthtube) показалось «басстопом» (busstop). Ура, похоже, съемка отменяется!!!
— Вы знаете, произошло недоразумение. Речь идет о ванне.
— Ах, о ванне… как мило. Да, это действительно интересный проект. Но знаете, у меня только душ.
Мы оба с радостью распрощались. Похмелье — вещь серьезная. Думаете, почему у него был такой хриплый и утомленный голос?
Дмитрий Быков. Синдром
Поэт и писатель Дмитрий Быков считает, что только в одиночестве можно кем-то стать и что на одиночество грех жаловаться только в одном случае — если не сидишь в одиночной камере.
Дмитрий Быков, слава богу, в одиночной камере не сидит, но про одиночество думает 32 последних года.
И вот до чего додумался.
Сейчас все будет очень серьезно, я пишу этот текст 32 года — точнее, столько думаю над ним. В 1984 году я был членом Совета «Ровесников» — довольно таинственной организации, откуда выходили непростые люди: Миша Кожухов, Евгения Альбац, Елена Исаева, Владимир Вишневский, Антон Дрель, Андрей Шторх — красота, кто понимает. Это было что-то вроде описанной Сэлинджером передачи «Wise Child» — «Мудрое дитя», — в которой выступала вся семейка Глассов. В детской редакции радио, ныне упраздненной (в нашей комнате сидит теперь бухгалтерия телеканала «Культура», а я до сих пор помню тот вид из окна, и он для меня знак абсолютного счастья), была программа «Ровесники» — для старшеклассников. Она отвечала на вопросы о смысле жизни, делала интервью с замечательными людьми и рассказывала о наших продвинутых сверстниках, чего-то в чем-то добившихся. Там много было советского наива, но передача была не самоцелью — как фильм Ильи Хржановского «Дау» давно уже никому не важен, а важен процесс его создания, строительство гигантского острова советской жизни в Харькове, вовлечение тысяч людей в интересную и с виду совершенно абсурдную деятельность. Вот у нас был Совет «Ровесников», мы собирались по средам, обсуждали интересные книжки, фильмы или проблемы (после чего эти обсуждения ставились в эфир), и все сюжеты тоже делались руками школьников: им давали гигантский магнитофон-«репортер» с микрофоном-удочкой, и вперед. Там я заработал свои первые деньги, на которые купил себе прекрасный гэдээровский выпускной костюм песочного цвета, он налезал на меня до девяносто шестого года. Я очень хотел, чтобы сын в нем сходил на выпускной, но даже мои тогдашние размеры оказались ему широки.