Лощеный, красивый, но уже не мой.
Наши взгляды сталкиваются. И он меняется в лице.
- Лера, что-то случилось?
- Это ты мне должен объяснить.
- Что надо объяснить?
- Для начала объясни мне, что это такое?
И я протягиваю ему копию свидетельства о разводе. И жду его реакции.
Он отводит глаза и тихо произносит: Я тебе сейчас все объясню.
- Уж объясни мне, пожалуйста, - я говорю шёпотом, так как дети спят.
Если бы не ночь на дворе, полетела бы в голову моему милому первая фарфоровая тарелка. Руки так и чешутся взять сковородку. Ох, жаль, что все тефлоновые сковородки заменила на литой алюминий. Такой и убить легко. Так хочется сейчас огреть некогда любимого мужа.
- Лера, у меня три года назад случились неприятности с бизнесом, - начинает мой муж, но глаза на меня не поднимает.
И у меня ощущение, что он на ходу выдумывает историю.
- И…
- Я занял очень много денег у очень сомнительных людей.
- И…
- Лера, не перебивай! – рявкает муж, и в него летит первая фарфоровая тарелка, не удержалась.
Он ловко изворачивается, и тарелка разбивается о стену рядом с его головой.
- Лера, это, между прочим, был сервиз, что мы приобрели во Франции.
- То есть тебе жалко фарфор, а не нашу семью?
- Лера, хватит психовать, я тебе пытаюсь объяснить, - но у меня уже упала планка, и я бью кулачками в его грудь, в эту отглаженную белую рубашку, что сама забирала из прачечной день назад.
- Лера, да успокойся же ты, - он легко откидывает меня от себя и отбегает в сторону, теперь между нами стол. – Лера, меня на счетчик поставили, я задолжал очень крупную сумму, прости милая.
- Ты задолжал денег, но ничего мне не сказал, я тебе чужая?
- Лера, я боялся, что меня лишат всего. Этот развод помог мне оставить вас с недвижимостью. Ты осталась при квартире и машине. С тебя никто не мог ничего потребовать.
Мы бегает вокруг стола, а Олег пытается уклониться от очередных моих ударов. Хотя они ему, что слону дробина. Мне не пробить его пресс. И я хватаю чашку со стола и бросаю ему в голову, а он ловит ее на лету.
- Лера, прекрати истерику, это ведь императорский фарфор, я тебе привозил из Санкт-Петербурга.
- То есть фарфоровые чашки, тарелки тебе дороже, чем наша семья, мы же были семьей, что ты с нами сделал? – ору на него я, забыв который час ночи и спящих детей.
- Лера, угомонись, ничего не случилось страшного…
- Ничего не случилось, а то, что мы уже три года, как не семья? Это не в счет? Какая-то ерунда, - и я зафитилила ему блюдцем в голову.
На этот раз он не успел увернуться, и блюдце ударило ему кромкой в бровь, рассекая кожу.
Скрипнула дверь, и в кухню заглянул сын.
- Мама, а почему ты кричишь? – послышался позади меня сонный голос Димки.
- Дима, не заходи, тут осколки кругом, - оборачиваюсь я к сыну.
Тот стоит на пороге, переминаясь с ноги на ногу, и удивленно смотрит на нас сонными глазами. А я боюсь подойти к нему и обнять, мне кажется, что во мне сейчас столько ненависти, могу обжечь прикоснувшись.
- Дима, иди спать, - твердо говорит Олег, зажимая рукой бровь.
- Папа, у тебя кровь? – удивленно говорит сын, и я оглядываюсь.
Сквозь пальцы Олега просачиваются капельки крови. Они уже окрасили в точечку его белоснежную рубашку, стекают струйками по щеке, капают на столешницу, о которую облокотился сейчас Олег.
- Тебе надо к доктору, - у меня сел голос.
- Не надо, дай перекись и вату, - командует Олег.
Иду к одному из шкафчиков и достаю аптечку, а на пороге все также мнется сын. И я готова убить Олега за то, что он устроил. Подаю ему аптечку, а сама увожу сына в детскую.
- Димочка, надо спать детка, - говорю как можно спокойнее.
- Мам, что у вас случилось, вы разводитесь? – в голосе сына проскальзывает тревога.
- С чего ты решил сынок? – осторожно спрашиваю я.
- С того, у Вадика вон родители тоже ругались, ругались, а потом развелись, - вдруг огорошил меня сын.
Я знаю его друга по садику и школе. С виду семья Вадика была благополучной, а родители выглядели счастливыми. О чем я говорю? Мы тоже со стороны смотрелись счастливой семьей, которой уже три года нет.
С трудом удалось убедить сына, что у нас все нормально и уложить его спать.
Приходится вернуться на кухню к мужу.
Он выглядит подавленным. Сидит на стуле, прижимая ко лбу вату, смоченную перекисью. Вата уже окрасилась в розовый цвет, кажется, не помогло ему примочка. Вздыхаю. Какой бы он не был сволочью, но он мой мужчина, с которым я прожила десять лет.