Ударная волна отбросила меня на асфальт. Грохот. И с неба падают маленькие кусочки стекла. Они везде. В них отражается пламя пожара, в каждом кусочке маленький огонек, и все складывается в красивую картинку, как мозаика.
Он рядом. Трясет меня, говорит что-то…
У меня заложило уши. Ничего не слышу, вижу только тревогу в его голубых глазах. И так странно, но он вдруг стал седым. А нет. Это не седина, это пепел, что сыпется, как снег с потолка парковки.
В его глазах отблески, как отблески адского пламени.
И тут меня накрывает вой. Воют сирены экстренных служб, где-то визжит женщина. Кто–то кричит: Убили! Вой, крик сливается в одну симфонию ужаса, и только его глаза и руки не дают мне утонуть во всем этом.
Через несколько минут меня грузят на носилки и увозят. Сильно укачивает, кружится голова и тошнит. А еще ужасно воет сирена. Мы летим через перекрестки на красный, в окно я вижу, как мелькает проблесковый маяк, и от его мелькания еще больше тошнит.
Потом приемный покой, где мне светят в глаза, спрашивают, трогают. Это все раздражает. И снова его глаза.
Я хватаю его за руку и уже боюсь отпускать. Он как оплот стабильности в бушующем море.
Он выходит только на несколько минут, когда меня переодевают. А затем поднимается вместе со мной в палату. Палата отдельная на одну койку. Ко мне приходит врач и медсестра. А затем привозят стойку с растворами, что-то капают, вливают, ставят уколы.
И я забываюсь тяжелым сном.
Проснулась от того, что солнечный луч, коснулся моих ресниц. Заворочалась, силясь поднять неповоротливое тело, и сразу запищали приборы. В палату вошёл седовласый врач, его взгляд внушал доверие, а улыбка разредила напряженную обстановку.
- Что со мной? – голос у меня сиплый, словно после ангины.
- У вас деточка контузия, слишком близко вы стояли к эпицентру. Но вам повезло, ни пореза, ни царапинки. Других привезли с большими повреждениями.
И доктор похлопывает по моей руке, так по-отечески успокаивающе.
А мне становится дурно, значит, подорвали мою машину, в расчете убить меня, но пострадали ни в чем неповинные люди.
Меня кормят, моют, вновь ставят лекарства. Доктор не разрешил вставать даже в туалет. Мне нельзя смотреть телевизор, читать книги, даже телефон под запретом. Только лежать и спать. И вновь укол и я отключаюсь.
И так три дня.
На третьи сутки ко мне вошёл следователь. Обычный протокол допроса. И главный вопрос: Кому это было выгодно?
На мой ответ, что мне мстят, следователь только качает головой.
Могу ли я раскрыть тайны? Я ведь подписалась под неразглашением.
Поэтому следователь ходит вокруг и около. Я ничего толком не говорю, он ничего конкретного не говорит.
- А куда вы собирались поехать в тот вечер? – вдруг спрашивает он.
- У меня была назначена встреча с потенциальным покупателем, я продаю свой бизнес, - сказала и сама поразилась.
А ведь точно! Бизнес!
Но кому я перешла дорогу? Там, судя по аудиту, все чисто. Бизнес согласился купить один человек. Других претендентов не было. Так в чем же дело?
Следователь хватается за эту ниточку, но я ему ничего конкретного сказать не могу. Не понимаю, кому могла перейти дорогу?
Следователь уходит, а ко мне вваливается мама с кастрюльками, Надька с пакетами и Светка. Мы плачем, обнимаемся. Но тут заглядывает в палату врач и всех выгоняет.
- Я же сказал, пятнадцать минут, больше нельзя! Ее следователь полчаса мурыжил, - недовольно ворчит он.
Остается только мама. Она рассказывает как дети, как папа. Обычные будни. Ох, как мне их не хватает.
У меня, как понеслось по кочкам и буеракам, так до сих пор меня и носит. Вот правильно говорится: как Новый год проведешь, так и год жить будешь.
А Архангельский, как в воду канул, его рядом со мной нет.
Меня охраняют.
Влад! Ты где?
Глава тридцать вторая
Он появился только через неделю. Уставший, с кругами под глазами, с черной щетиной на впалых щеках.
- Привет, - тихо сказал, появившись в ее палате.
- Привет. Ты давно не появлялся.
- Уезжал. В Тель-Авив.
- Тель-Авив? Зачем?
- Сванидзе удалось бежать из страны, он перебрался в Тель-Авив, его готовят к операции по пересадке легкого.
- Зачем ты к нему ездил? – удивляюсь я.
- Хотел поговорить, я теперь не офицер ФСБ, ему не страшен.
- Поговорил?
- Да, к покушению на тебя он непричастен. Собственно об этом говорят все собранные улики. Слишком уж топорно сделанное взрывное устройство.