Смотришь теперь вышедшую в Сатире “Игру” и думаешь: а не потому ли Плучек закрыл спектакль, что был он плох?
Бессмысленно спорить о том, кто больше виноват в таком плачевном результате — режиссер, актеры, худрук или обобщенный “театр”. То, что почти все здесь работают ниже своих возможностей, хуже, чем могли бы, увы, свидетельствует о том, что невысокими, непритязательными были задачи. Владимир Максимов, художник спектакля, параллельно работал над “Безумной из Шайо” в “Мастерской Петра Фоменко”. И там он — на высоте (там он и стал знаменит как один из лучших сегодня сценографов и в июне этого года получил Государственную премию за спектакли, поставленные в “Мастерской...”).
Работу Николая Андросова, означенного в программке балетмейстером, иначе как халтурой назвать нельзя. Конечно, было бы лучше, чтобы об этой его “подработке” никто никогда и не узнал, поскольку до сих пор Андросова принято было считать крепким профессионалом. Но какая же может быть “анонимность” в столичном театре?! И теперь все видят, как можно танцевать — “мимо” рук, “мимо” ног. Для мюзикла (если была претензия на мюзикл) это равно самоубийству, поскольку в мюзикле самое главное — общий порыв, единый танец двадцати или сорока пар ног и соответственно рук...
Один из величайших пианистов теперь уже прошлого века, рассказывают, не любил, когда его называли первым: “Я не первый, я — второй”, — неизменно поправлял он говорившего. И когда все вокруг изумлялись, добавлял: “Первых много, а другого второго нет”. Как же справедливы его слова, если перенести их на нынешнюю московскую ситуацию с мюзиклами! У нас все мюзиклы — первые. В октябре 1998-го в концертном зале Президиума Академии наук на Ленинском сыграли “Бюро счастья”, первый русский мюзикл. Ровно через год в Москве появился “ первый настоящий мюзикл” “Метро”. Нынешней весной та же команда и на той же сцене московской Оперетты выпустила и первый настоящий французский мюзикл “Нотр-Дам де Пари”. Первый настоящий американский мюзикл “Чикаго” выйдет, как уже сказано, в октябре. Первый классический мюзикл “Норд-Ост” идет в специально для него переоборудованной и перестроенной сцене Дворца культуры Первого ГПЗ.
На фоне такого невероятного многообразия феноменальным кажется то, что действительно самый первый и самый простодушный русский мюзикл, “Бюро счастья”, продолжает жить и регулярно играется в Москве.
При очевидных просчетах и бедности этого начального опыта в нем легко обнаружить и не менее очевидные достоинства: “Бюро счастья” — первое предприятие такого рода, где к сотрудничеству были приглашены мастера своего дела. Рассказ Агаты Кристи “перекраивали” Александр Бородянский и Юрий Ряшенцев, музыку писал Виктор Лебедев. И спектакль стали играть под живой симфоджазовый оркестр, которым дирижировал Кирилл Кримец. Сценографию и костюмы заказали Андрею Шарову. Но главное — пели в спектакле те, кто этому обучен и делает это профессионально, — Людмила Гурченко, Алена Свиридова и Николай Фоменко. А танцевали те, кого не надо было этому учить с первой репетиции, — Театр современного балета “Артос”. “Мы называем это первым московским мюзиклом”, — вправе был сказать тогда Андрей Житинкин. Критику не обойтись без хорошей памяти: “Бюро счастья” — еще и первый спектакль в этом легкомысленном жанре, которому предшествовала развернутая рекламная кампания. Пройдут годы, и в мюзикле “Норд-Ост” на сцену станет садиться настоящий самолет. И этим легко будет заманивать публику, которой захочется проверить правдивость рекламных зазывал. В 1998-м, через два месяца после дефолта, радовались возможности посмотреть на летающего над сценой Фоменко, на танцующую на роликовых коньках Гурченко. Рекламный ход был незатейлив: известная страховая фирма взяла на себя расходы по страхованию, поскольку — и это, конечно, должно было привлечь зрителей! — полеты и трюки актеры будут выполнять без дублеров.
Трюки были, и Фоменко действительно пролетал над сценой и даже над креслами зрителей. Все остальное не отличалось особой изобретательностью. Когда занавес открывается, сцена вообще пуста, и только над сценой под балдахином между небом и землей болтается неприкаянный сугробоподобный “будуар”.