Сегодня имена “Тверская”, “Уголок”, причастные тому же ареалу, взяли нарицательную силу имени “Соболев переулок”.
Снова дом с барельефами. Пожалуй, дом с барельефами в арбатских переулках (см. “Новый мир”, 2001, № 10) происходит с Неглинного Верха. Экстерриториальность этого дома в Арбате дает почувствовать различие любовных ареалов города, различие их тем и интонаций.
Однако же и связанность. Дом с барельефами — анекдотическая перекодировка древнего любовного адреса: “На Петровке на Арбате”.
Катюша Маслова. Заведение мадам Китаевой у Толстого безадресно. Другое дело гостиница, где был отравлен, по фабуле романа “Воскресение”, купец Смельков. Согласно обвинительному акту, “весь день накануне и всю последнюю перед смертью ночь Смельков провел с проституткой Любкой (Екатериной Масловой) в доме терпимости и в гостинице „Мавритания””. Гостиница с таким названием действительно существовала, ее здание сохранилось в Петровском парке, на Петровско-Разумовской аллее (№ 12).
Петровские дворец и парк географически принадлежат верховьям Пресни и Ходынки, то есть бассейну Москвы-реки; но верховья эти отсечены от соименных им районов города Петербургским трактом, продолжающим Тверскую улицу.
Бутырская тюрьма, в которой содержалась Катюша Маслова, стоит на Дмитровской дороге (Новослободская, № 45), то есть определенно на неглименском стоке. Путь из Петровского парка к Бутырской заставе пролегает по Нижней Масловке (кстати, не отсюда ли фамилия Катюши?). Маслова балансирует на грани Пресни и Неглинной, заступая ее в обе стороны и падая.
Лара Гишар. На той же грани балансирует и падает Лара в романе Пастернака.
Происхождение Лары типично для Кузнецкого Моста. Ее мать — приезжая с Урала “вдова инженера-бельгийца и сама обрусевшая француженка Амалия Карловна Гишар”. Которая “купила небольшое дело, швейную мастерскую Левицкой близ Триумфальных ворот” — площади Белорусского вокзала. Купила “с кругом ее прежних заказчиц и всеми модистками и ученицами”. Видно, как тень Обер-Шальме распространяется с Кузнецкого Моста на периферию Неглинного Верха, вдоль его края — и даже переваливает за край. “Чувствовалась близость Брестской железной дороги”. “Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской”, то есть от конца 1-й Тверской-Ямской.
Квартировали Гишары у начала Тверских-Ямских, в меблированных комнатах “Черногория” в Оружейном переулке. “Это были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы „погибших созданий””.
В Оружейном переулке, собственно, родился Пастернак. (Родился, как теперь известно, не в том доме, на который сам указывал, а на углу переулка со 2-й Тверской-Ямской.)
Позднее Гишары стали жить при мастерской. По соседству, “в конце Брестской улицы”, жил Паша Антипов, будущий муж Лары.
Но прежде в ее жизни сделался адвокат Комаровский. Сначала Лара вальсировала и целовалась с ним на чьих-то именинах в Каретном Ряду, потом пришла к нему домой.
Комаровский обитал на Петровских Линиях, как называется один из переулков Кузнецкого Моста. Совершенно тамошними персонажами выглядят и экономка Комаровского Эмма Эрнестовна, и его друг Константин Илларионович Сатаниди, актер и картежник, с которым “они пускались вместе шлифовать панели” Кузнецкого Моста, наполняя оба тротуара своими голосами.
Прямо на продолжении Кузнецкого поселяется Паша Антипов — “в комнате, которую Лара сама приискала и сняла ему у тихих квартирохозяев в новоотстроенном доме по Камергерскому, близ Художественного театра”. Это там “Лара любила разговаривать в полумраке при зажженных свечах”. Когда в один святочный вечер “во льду оконного стекла на уровне свечи стал протаивать черный глазок”, по Камергерскому проехали в извозчичьих санках Живаго и Тоня Громеко, открывая в себе чувство друг к другу, и Юрий, обратив внимание на скважину в окне, прошептал “начало чего-то смутного”: “Свеча горела на столе. Свеча горела...”
Это скрещение судеб в свете свечи значит скрещение в Камергерском двух миров. Ибо как Лара Неглинному Верху, Тоня Громеко принадлежит Арбату. Но и Лара тяготеет к границе ареалов — Тверской улице. Сам Живаго представляется скрещением этих миров, коль скоро ему выпадет любить обеих женщин.
Действительно, та же комната в Камергерском станет последней для Живаго. “Комната обращена была на юг. Она двумя окнами выходила на противоположные театру крыши, за которыми сзади, высоко над Охотным, стояло летнее солнце...” То есть подразумевается один из домов на стороне театра. В конце романа, зайдя на Камергерский по старой памяти, Лара найдет в той же комнате гроб и в нем Живаго.