«Розанову — как любому тогдашнему профессиональному газетчику — постоянно приходилось писать обо всем . А не только о евреях, мистике пола, проституции, (1)литературных изгнанниках(2) и величии государственности. Так что в какую обертку его фельетонистику ни заворачивай, останется она сама собой — пестрой, но и быстро сливающейся в какое-то серо-буро-малиновое пятно хроникой российской жизни, обложенной приличествующими случаю соображениями. Иногда— точными и тонкими, иногда— банальными и пресными. Как положено. Газета есть газета: здравствоваться положено на каждый чих, но фиоритуры пускаются токмо под настроение. Гонорары не за красивости с мудростями платят. А за своевременное заполнение белого листа черными буковками, – пишет далее Немзер. – Помня об этом, невольно приходишь к (1)провокационному(2) соображению: Собрание сочинений Розанова, в котором интимная (1)листва(2) перемешана с типографской трухой, — очень странный феномен. Не нужный ни (1)умникам(2) (которым с лихвой хватит трех давно (1)канонизированных(2) коробов), ни простодушным читателям (которым тем более нет дела до газетной ветоши столетней выдержки), ни историкам культуры. Последним Собрание, конечно, пригодилось бы — будь оно подготовлено на достойном филологическом уровне. Только если издавать Розанова как должно , на работу, пожалуй, лет сто потребуется. А так — за шестнадцать справились. Хвалиться можем: пристойно изданных Сумарокова и Карамзина, Лескова и Писемского, Фета и Случевского (и еще много кого) у нас нет, зато Розанов — в тридцати томах. С важными архивными пополнениями. Вся мелочевка собрана. И не поспоришь».
Прошу прощения за большую цитату, но сомнения относительно необходимости такого Розанова, с «газетной ветошью», но без серьезных комментариев, мне приходилось слышать не только от Немзера, но и от других вполне культурно вменяемых людей. Между тем именно и только потому, что Розанов был газетчиком по преимуществу, подобное собрание и обретает смысл. Иди речь, скажем, об Андрее Белом или даже Мережковском, подготовленных на подобном уровне, критик был бы в своем праве: никому такое издание не нужно, халтура, да и только. Но журналист-поденщик, у которого все его «канонизированные» короба составляют даже не одну десятую, она же надводная часть пресловутого айсберга, а одну, как выясняется, тридцатую наследия, – тут, конечно, дело другое. Вытащить все это многостраничье и многотемье на свет божий и снабдить именным указателем – это уже подвиг. И любой специалист, занимающийся не обязательно персонально Розановым, но и чем угодно вокруг, от славянофилов до символистов, от иудаики до истории русской журналистики, будет, при любом дефиците жилплощади, держать эти тридцать томов на полке и регулярно их оттуда доставать, а доставая, благодарно поминать всех приложивших руку (не говорю уже о собственно «розановедах»). В Химки, в газетный зал РГБ, за каждой статьей не наездишься, да и просматривать микрофильмированное «Новое время» – удовольствие на любителя. Кроме того, чтобы знать, где и что искать, нужно иметь пристойную библиографию розановских работ, а таковая была доведена Виктором Сукачем лишь до начала XX века. Что же до комментариев и текстологии, Николюкин, сделав то, что сделал он, имеет полное право повторить придуманную Владимиром Марковым аббревиатуру эпрбуирт – «это предоставляется разгадывать более удачливым и расторопным толкователям».
Я уж не говорю о том, что насчет хаотичности композиции тоже все не так просто. Потому что как нужно издавать Розанова – на самом деле не знает никто. Принято ссылаться на план собрания сочинений в 50 томах, который сам автор составил незадолго до смерти, в 1917 году. Ссылается на него и Николюкин в преамбуле к тридцатитомнику – непонятно зачем, потому что следовать ему с самого начала никто не собирался, что видно уже по первым томам. Но если б и собирался – план этот (или планы – их в действительности несколько, не вполне совпадающих, а кое в чем и совсем не совпадающих) недостаточно конкретен, чтобы им руководствоваться. Точнее, руководствоваться-то можно, но многое придется домысливать. То есть все равно будет отсебятина и произвол. Что такое, например, «т. 34. О чиновничестве»? Садись, составитель, и отбирай из розановской газетчины то, что сюда, по твоему мнению, относится. Или вот еще: «т. 10-11. Иудей (статьи с отрицательным отношением к иудейству)». Решать, где у Розанова положительное отношение, где отрицательное, и на этом основании сортировать по томам… В общем, кивать на этот план как на универсальный ориентир совершенно бессмысленно за его приблизительностью и неокончательностью.