Выбрать главу

В Рукописном отделе библиотеки приятно работать — он открыт к общению. Я довольно много времени там провел, работая с этим архивом. Если взять каталог архива, то в нем можно увидеть, что часть материалов помечена как „открытые” буковкой „о” и часть как закрытые. Причем эти материалы в каталоге минимально описаны. <…> И видно, что там, например, под таким-то номером в такой-то папке записи дневникового характера, два письма тому-то и стоит буковка „з”. Вот к этим закрытым материалам получить доступ невозможно в Публичной библиотеке, это правда. Но это лишь небольшая часть архива”.

 

Дмитрий Бавильский. Уроки морозных каникул. Мишель Монтень. “Опыты”. — “Новая Юность”, 2010, № 2 (95) <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.

“Каждому старшекласснику хочется побыть немного Печориным. Вот и я, рассорившись со своей девушкой, бежал в деревню, затворился в снегах, превратив звенящее от мороза одиночество (уральские зимы крепки солдатскими объятиями), от которого не скроешься, в уединение , прихватив с собой в избу двухтомник „Опытов” Монтеня — и пару виниловых дисков. Кажется, именно тогда впервые мне удалось выпасть из социума; встать на свой собственный путь развития. Ведь раньше я был как все, а после этих дней вдруг понял: сознание определяет бытие, а не наоборот — как нам говорили в советской школе”.

 

Екатерина Барановская. Алиса в 3D-сятом царстве. — “Альтернация”, 2010, № 6 <http://www.promegalit.ru>.

“Итак, Алиса в латах — не девочка, но и не мальчик. Она — андрогин/ангел…”

Павел Басинский. “Я не выдвигаю версий. Я хочу показать, как это было...” Известный критик и прозаик написал книгу об уходе и смерти Льва Толстого. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2010, 5 августа <http://www.chaskor.ru/culture>.

“Расхожее представление о якобы безнравственности Толстого исходит из его ранних дневников, которые он сохранил для того, чтобы все (кто их прочитает) знали, какой он был в молодости гадкий, безнравственный, но вот, дескать, и такого „жалкого” человека не оставил Бог. Это крайняя степень морализма, обостренной совестливости, а мы воспринимаем это как безнравственность”.

“Растрогал тот факт, что Софья Андреевна ни разу не была за границей. Не знаю почему, но очень растрогал. Ведь она была женой самого знаменитого писателя, „первой леди” русской литературы. И всю жизнь прожила в Москве и Ясной Поляне, лишь однажды выехав в Киев к сестре и в Крым к умиравшей матери”.

 

Владимир Березин. “Выживут писатели-клоуны и сценаристы”. — “Соль”, 2010, 2 августа <http://www.saltt.ru>.

“Ровно двадцать лет назад в „Литературной газете” была напечатана статья под названием „Поминки по советской литературе”. Ее автор Виктор Ерофеев произносил там речь за столом, уставленным едой и закусками, потому что люди, интересовавшиеся литературой и делавшие литературу в ту пору, жили неплохо. Казалось, что литература будет вечной, как вечно почетным будет звание писателя. И вот Виктор Ерофеев вершил не надгробную, а застольную речь. Именно что это ситуация была такая, будто люди пришли с похорон нелюбимого человека в тепло; отряд хоть и заметил потерю бойца, но на перспективы это не повлияло. И вот в тепле, с блинами и водкой поминают покойного. Спокойное умиротворение разливается по телу, и наступает странное облегчение. <…> Парадоксально то, что через двадцать лет оказалось, что слухи о смерти советской литературы несколько преувеличены”.

“Дело в том, что претензии к советской литературе нужно выстраивать очень осторожно, потому как начнешь гоготать, подбоченясь, показывать пальцем, а окажется вдруг, что какие-то толстые и гайдары цепляют за душу, а, наоборот, попытка перенести в страну родных осин европейский экзистенциализм окажется безнадежно вторичной. Окажется, например, что начнет кто-то переписывать Набокова, а выйдет гаже, чем былой роман про домны и мартены”.

“Так вот: все гораздо хуже. И не в отдаленном будущем, а в настоящем и даже немного прошедшем. То, о чем писал Ерофеев, было не концом советской литературы, а началом конца литературы вообще. И не через следующие двадцать, а через ближайшие пять лет мы не узнаем этот литературный мир”.