Почему южная, ниже по течению реки расположенная гряда холмов называется Алтынная гора, или в просторечии Алтынка, краеведам, возможно, тоже известно, но она, эта южная гряда (упомянутая, кстати сказать, в “Необыкновенном лете” Константина Федина), легендами о посещении царственными особами похвастаться не может. Задолго до основания города в конце шестнадцатого века мирно жила своей незаметной трудовой жизнью, выпасала на склонах золотоордынских лошадей, позже прятала по оврагам деревеньки, а в тридцатые годы века двадцатого, когда у реки заложили целый каскад заводов, стала застраиваться двух-трехэтажными, барачного типа домами. Нахлынувший из деревень люд осушал заболоченные пустыри, строил себе деревянные деревенские дома с усадебками, на месте которых в восьмидесятые годы из серовато-белого силикатного кирпича стали возводить длинные многоквартирные девятиэтажки с мусоропроводами, изрисованными сажей стенами подъездов и воняющими испражнениями узенькими кабинами лифтов.
Вплоть до конца девяностых в одной из таких боком поставленных к крутому и голому склону горы девятиэтажек жил старик. Завод, куда он, отслужив в армии, двадцатилетним парнем пришел работать, изготавливал тяжелые зуборезные станки и в просторечии назывался Зуборезный. Скрипучая железная койка в заводском общежитии поначалу, затем для молодой семьи комната в шумной и тесной, барачного типа коммуналке. Двухкомнатную “гостинку” в девятиэтажке старик получил, когда ему исполнилось пятьдесят, обе дочери выросли и были замужем. Старшая, с мужем уехавшая жить в Ставрополь, регулярно присылала открытки к праздникам. Младшая, по общему мнению намного симпатичнее лицом, поэтому балованная и родителями, и вниманием парней, выскочив замуж, быстро увяла, научилась лихо пить водку, опьянев, позволяла своим, часто случайным, собутыльникам делать с собой все, что тем хотелось.
Из неудачного замужества дочь возвратилась жить к родителям сначала в тесную барачную комнатушку, а потом в двухкомнатную квартиру на высоком восьмом этаже.
Жена старика прожила в новой квартире девятнадцать лет, однако, по ее словам, так и не смогла поверить до конца, что это — ее дом. Рассеянно ходила из комнаты в комнату, вытирала пыль с сумрачно блестевшего полировкой нового платяного шкафа, привычно готовила на троих человек. Как-то вернувшись из магазина с тяжелыми сумками, сказала, что есть не хочет, и прилегла. Старик сделал у телевизора, который смотрел, звук потише, а потом и вовсе выключил, отправился на кухню читать. Старики давно уже спали раздельно, на узких, стоявших у противоположных стен кроватях. Перед тем как лечь, старик снова подошел к жене, дышавшей во сне часто, коротко и неровно, сморщенное и бледное лицо было обращено к окну: старику показалось, что, несмотря на закрытые глаза, — с каким-то напряженным, заинтересованным вниманием. На цыпочках, чтобы не разбудить, он отошел к своей кровати, забрался под одеяло. Наутро жена едва внятно проговорила, что встать не сможет, потому что кружится голова. Позавтракав, старик вызвал из поликлиники дежурного врача, которая, пожав плечами, выписала два рецепта. Купленные стариком лекарства жена принимала пять дней. Послушно открывала глаза, когда муж подходил к постели, но не говорила ничего. Утром шестого дня старик нашел ее уже остывшей, с лицом, все так же повернутым к окну.
От преддверия Кавказских гор до средневолжских степей по железной дороге добираться более суток, да и поезд ходит не каждый день. Дочь из Ставрополя, узнав о смерти матери, приехать смогла только на другой день после похорон. Вместе отправились на кладбище. Поеживаясь на холодном мартовском ветру, старик нахохлился у чужой крашеной ограды, смотрел, как старшая дочь, замерев на полминуты, вдруг рухнула на колени перед свежим холмиком земли и с привывами, по-бабьи запричитала.
Когда через два дня рано утром старик сажал ее на поезд, дочь вдруг сказала:
— Приезжал бы ты к нам в гости, а, отец? Дом у нас просторный. Ты ж ни разу у нас не был. И мать ни разу не была...