Разрыв связи.
Я перекрестился.
— Умер? — поняла Аня.
— Ага.
— Васька, что ли? — Наташа рылась в волосах.
Закапал дождь. Косо мелькнули первые капли, блеснув, словно седая прядь.
Вась-вась-вань! — забарабанили крепкие ударчики. Отозвалась железная мойка.
Вась! Вась!
Вань! Вань! Вань!
Наташа ухмыльнулась:
— Эх, хорошо! Огороды подышат! Ослепли? Ребенок мокнет! — Вытащила младенца из коляски и, прижимая, бегом понесла в дом.
Я набрал номер.
— Алексей Филиппович? Извините, бога ради, приболел. Давайте на недельку перенесем!
Вспыхнула молния, лилово-белая. Дождь усилился в минуту, смыл собачьи голоса с улицы.
Долгожданный, дождь шел всю неделю.
Дождь размывал земляные дороги. Там, где еще недавно клубилась пыль, среди жирной грязи барствовали огромные лужи.
Беда кончилась. Черный клубок беды уже не катился. Клубок застыл в луже.
Я был слаб умом, чтобы распутать этот слипшийся клубок, но силен доверчивым чутьем, чтобы догадаться о хищном непостижимом замысле. Все в то лето было сложно переплетено и завязано на разном — вхождение в мир нового человека, сына моего, и дом, где мы расположились, и участь бородатого человека, который дал нам этот дом на лето. И лес, у которого мы стояли, скрипящий.
Прогретый и легкий, лес поскрипывал. Мокрый и тяжкий, скрежетал.
Здесь, на дороге у леса, была тугая сердцевина клубка. Но размотать волосяную, разбухшую от дождя шерсть было не под силу дрожащим пальцам.
В ту минуту, когда упали первые капли, а я стоял, кровавый и разодранный, во дворе, с дрожащей трубкой, откуда получил весть о том, что Васи уже нет, Наташа сказала простые три слова. Кинула зло.
После этих слов я не винил ее ни в чем.
— Ослепли? Ребенок мокнет!
Она вынула Ваню и понесла бегом в дом.
Я словно первый раз увидел, как заботлива она. Как бережно и ловко его держит. Сильная, сочная и собранная.
После смерти было тихо. Собаки гавкали, но овчарок кто-то пристрелил. Через год вдова нашла мужика, байкера. Наташа через год родила двойню. Петя и Ульяна поженились. С Аней мы развелись зимой, когда я вошел в политику, но потом снова стали встречаться — ребенок не дал разлететься.
Тем летом я с Наташей больше не воевал.
Я смотрел на нее новым, промытым взглядом. Ее резкость уже не доставляла страданий, а забавляла. Ее грубый язык был так же животно важен, как солнечный огонь и шелест куста над коляской, где вызревал и креп мой сын.
Еще стихи
* *
*
сразу за поворотом
история становится фразеологическим оборотом
<снарком и бармаглотом>
сном троечника ван сусанин
ныряет в сумеречную зону
крейсер идет на одессу выходит к херсону
все равно победа будет за нами
Imagine
прежде чем крымский татарин пройдет из мечети к себе на двор
человек из лэнгли посмотрит на монитор
и послушный ему беспилотник сделает круг
но покажет ему не виноградники и сады
а как нечто высунувшись из воды глядит из моря на балаклаву
творец видит каждый волос в его ноздре и дрожание рук
в лучшем из лучших миров премию б дали астрид линдгрен и станиславу
* *
*
в шереметьево мелкий но все же дощ
стоит новотель среди бедных рощ
(пуштун далеко собирает мак)
щасливые не думают откуда в “шереметьево” мягкий знак
они забудут слова “наркомнац”
“от тайги до британских морей”
“главлит” “коржаков” “пепелац”
(самолет называется “в.челомей”)
[философы]
так вот само по себе существование
того или иного вида живых существ
не имеет в виду
не направлено
не направлено на достижение блага
отдельно взятой особи этого вида
что бы мы под этим ни подразумевали