Прямым долгом Маковицкого, как врача, было понять это настроение и, несмотря на то что встретиться с С. А. он не хотел не меньше самого Толстого, заставить Л. Н. остановиться в гостинице. И Маковицкий колеблется. Он говорит, что «тогда (в случае остановки в гостинице. — П. Б. ) под вечер в 4.50 можно будет ехать дальше».
Но позвольте — куда ехать? Заглянем в указатель Брюля, из которого доктор взял эти цифры 4.50. В это время через Козельск шел поезд отнюдь не на Ростов. Это был тот же самый поезд на Сухиничи, на котором они приехали из Горбачева тремя днями раньше. Тот самый товарный поезд с единственным пассажирским вагоном третьего класса, в котором Толстой и простудился.
Из дневника Маковицкого:
«Л. Н.: В том поезде (вагоне), в котором сюда приехали?
И в голосе слышно было, что мысль о том страшна ему. И никто из нас не поручил ямщику свернуть к гостинице. Догадайся я спросить Л. Н., как он себя чувствует, может быть, Л. Н. признался бы в своем недомогании. Л. Н. все время сидел прямо, не опираясь, не ища, как бы поудобнее сесть, не стонал, не вздыхал, ничем не проявлял утомленности или того, что нехорошо себя чувствовал. Но я не обратил внимания, не подумал, что Л. Н., может быть, по слабости хочет остановиться, и мы, не останавливаясь, поехали на вокзал. Поезд подъезжал. Ямщик погнал лошадей и остановился у самого подъезда».
Сегодня легко осуждать Маковицкого за неисполнение им врачебного долга. Но не забудем, что свидетельство этого неисполнения мы черпаем из его же дневника. Никаких свидетелей (кроме ямщика, который вряд ли был очень рад проснуться в такую рань и везти господ на станцию) не было, и ничто не мешало бы доктору потом, во время приведения дневника в порядок, как угодно приукрасить свою роль в бегстве Толстого. Но он этого не сделал. Да, врач проморгал болезнь своего подопечного. Но ведь и честно рассказал об этом всему свету. К тому же Маковицкий сам был чудовищно уставший и невыспавшийся. Да и не в его правилах было спорить с решениями Л. Н., которые он считал священными.
Саша и Феокритова все-таки успели к поезду на Ростов. Сели вместе в вагон второго класса, в котором даже не было свободного купе. Л. Н. посадили к интеллигентному человеку из Белёва, который сразу узнал писателя и деликатно освободил купе. Сели в поезд без билетов. И только тогда «стали совещаться, куда ехать».
Только тогда Льгов и Анненкова отпали сами собой. И только тогда они решили ехать в Новочеркасск, к Денисенкам. «За Горбачевом опять советовались и остановились на Новочеркасске. Там у племянницы Л. Н. отдохнуть несколько дней и решить, куда окончательно направить путь — на Кавказ или, раздобыв для нас, сопровождающих Л. Н., паспорта
(„У вас у всех виды (на жительство. — П. Б. ), а я буду вашей прислугой без вида”, — сказал Л. Н.), поехать в Болгарию или в Грецию».
Читая дневник Маковицкого, невольно приходишь в ужас. Значит, беглецы собирались нелегально пересекать границу, провозя больного
82-летнего старика под видом прислуги? Разумеется, это было невозможно. И дело даже не в том, что их вычислили бы на границе, так как известие, что великий Лев Толстой сбежал из дома с невозмутимым бледнолицым доктором-словаком, к тому времени облетело бы весь мир. Дело в том, что в поезде на Ростов их уже сопровождал корреспондент газеты «Русское слово» Константин Орлов. И Орлов, следовавший за Толстым по пятам, конечно, регулярно сообщал бы о месте нахождения Л. Н. и его спутников с каждой крупной железнодорожной станции. В итоге в Новочеркасске Толстого встречала бы толпа журналистов со всего Южного края, так что ни о каком приватном визите к Денисенкам не могло быть и речи.
И все-таки рассмотрим возможные пути бегства Толстого после Шамордина. Предположим, они получили паспорта, пересекли границу и добрались до Болгарии. Был ли это выход для Л. Н.?
Чего он хотел больше всего? Покоя и одиночества. «Он не помнил или не знал, — пишет Маковицкий, — как он известен и в Болгарии. Ни на одном языке в мире, не исключая английского, чешского, нет столько переводов последних писаний Л. Н., как на болгарском. Но никто из нас тогда и не думал объяснять Л. Н., что ему скрыться надолго нигде нельзя. Мы тогда думали только о том, чтобы хоть несколько недель (а пока хоть несколько дней) не быть разысканными, догнанными».